Глава 8 Научный дебют

Вступительные экзамены в аспирантуру при кафедре «Сельскохозяйственные машины» нашего института сдал я на пятерки, и был зачислен аспирантом очного обучения. Уже на первых порах своей учебы возникли у меня финансовые трудности. Аспирантская стипендия была всего лишь 680 рублей. Работая ассистентом, я получал 1200 рублей. Это не много, но хоть как-то давало возможность по минимуму жить. Сложность заключалась и в том, что пришлось снимать частную квартиру. Удалось устроиться преподавать ремонт машин в местном училище по подготовке сельских механизаторов. Вскоре зачислили меня в институте на пол ставки ассистента. Работу в училище по этой причине оставил. Да и научная работа не оставляла времени для такой побочной деятельности.

Аспирантуру в институте только открыли, и подготовка аспирантов было делом новым. Мой руководитель, заведующий кафедрой сельхозмашин доцент, кандидат технических наук Павел Павлович Карпуша окончил очную аспирантуру в Киеве. Но, как я сейчас мыслю, сам процесс руководства аспирантами он не осознал. В моей аспирантской программе на первый год стояло лишь одно - сдать экзамены по кандидатскому минимуму.

Философию сдал совершенно без затруднений, и получил заслуженную пятерку. Кандидатский экзамен по «Земледельческой механике» вызвал у меня определенные недоразумения. Все вопросы этого аспирантского курса я готовил по разработкам академика Василия Прохоровича Горячкина. Именно этот великий ученый являлся автором и дисциплины и книги под таким названием. Освоить эту теорию мне не представляло никакой сложности. Проблема же возникла лишь на самом экзамене. В экзаменационную комиссию был включен доцент Самойленко, мой учитель по теоретической механике. Вопрос по теории колебаний я изложил по разработкам Горячкина. Самойленко же на экзаменах настаивал, чтобы я дал современное изложение этой теории, так как при выполнении научных исследований надо использовать самые современные теоретические разработки. Кое-что я из этой теории знал, но в пределах институтского курса, которые освоил при подготовке к занятиям по теоретической механике. Этого оказалось явно недостаточно. Так что на экзаменах я получил лишь четверку.

Самое сложное для меня было освоение английского языка. Студенческие познания были у меня довольно скудные, да и те выветрились за прошедшие годы. Самое трудное здесь было то, что все надо было запомнить, зазубрить. А вот именно это было для меня самым сложным. Три летних месяца ежедневно, с утра до спальной подушки уходили у меня на освоение английского языка. Разговорной речи тогда в программе не было. Моя задача была лишь научиться переводить технические тексты с английского языка на русский язык. Положенную скорость перевода в пять тысяч знаков в час, хотя и с трудом, но все же освоил. Так что полученную на экзамене пятерку, если исходить из требований того времени, я все же считаю заслуженной.

Кандидатский экзамен по сельхозмашинам сдавал последним. Задание передо мной стояло и простое и довольно сложное. Надо было освоить эту дисциплину по учебному пособию «Сельскохозяйственные машины», написанному профессором М.Н.Летошневым. В то время это было единственное учебное пособие для студентов факультета механизации сельского хозяйства. Однако оно было написано с такой глубиной теоретической проработки, что и у аспирантов вызывало определенные затруднения в понимании целого ряда разделов и тем. Студентам это пособие было практически недоступно для самостоятельного освоения. Сам профессор Летошнев был очень высоко эрудированным ученым, имел основательную теоретическую и математическую подготовку. Трудность работы над этим учебным пособием для меня заключалась в том, что многие теоретические выкладки были приведены со значительными сокращениями. В мою же задачу входило все математические и технологические выкладки проверить с полной детализацией.

Не без оснований я предполагал, что мои экзаменаторы знают все теоретические выкладки на значительно более низком уровне, чем они были изложены в учебном пособии Летошнева. Заранее предположил, что из теоретических вопросов на кандидатском экзамене будет или теория молотильного аппарата по Горячкину, или теория соломотряса по Бергу. Этим двум темам при подготовке к экзаменам я уделил самое серьезное внимание. И я не ошибся. Мне было предложено изложить теорию соломотряса. Знал я ее так, что с закрытыми глазами видел каждую страницу учебного пособия Летошнева, где излагалась эта теория, видел и все рисунки, которые давали возможность проанализировать полученные уравнения.

При сдаче экзаменов меня одного в аудитории на два часа закрыли на ключ. Через положенное время экзаменационная комиссия зашла и бегло познакомилась с теми записями, которые успел за эти два часа выполнить в ответ на поставленные вопросы. Первые два вопроса билета касались конструкции машин, и были чисто формальными, так как все экзаменаторы не сомневались в моих познаниях по ним. По поводу моей подготовки ответа на теоретический вопрос Карпуша сказал:

- За эти два часа даже просто переписать из книжки такое количество материала было бы задачей непростой. А вот так самостоятельно и досконально изложить самую сложную теорию сельхозмашин – это действительно доказывает хорошую подготовленность аспиранта к экзамену.

И все же для приличия немного меня послушали, и поставили пятерку. Если бы они и решились дослушать меня до конца, то на это потребовалось бы намного больше двух часов. Это они прекрасно понимали, глядя на сделанные мной записи и построенные графики анализа теории соломотряса.

Вся эта теория соломотряса, да и другие теоретические выкладки мне давалась очень легко. Я хорошо воспринимал все, что поддавалось логическому анализу, где между конкретными факторами строго прослеживаются взаимозависимые закономерности. Здесь ничего не надо запоминать, и, тем более, зазубривать, как в английском языке. Вот именно в таких вопросах я, как говорят, был как рыба в воде. Эту свою способность я использовал и при разработке теории по своей диссертационной работе.

На заседании кафедры сельхозмашин утвердили мне следующую диссертационную ему: «Обоснование параметров рабочих органов культиватора-пароочистителя». Сам культиватор-пароочиститель был уже изготовлен на Акимовской опытной станции. В основу его рабочих органов был положен рабочий орган буккера. Буккер – это старинное универсальное орудие – плуг-культиватор-сеялка, которое легко можно было переоборудовать и для пахоты, и для культивации, и для сева. Сам культиваторный рабочий орган – лапа – был принят на этом культиваторе точно такой же, как и на буккере, совершенно без какого-либо изменения. Естественно, что назрела необходимость обосновать и разработать такой рабочий орган, который обеспечивал бы качественное подрезание сорняков при самом незначительном рыхлении верхнего слоя почвы с целью снижения степени ее иссушения.

Первый год своей учебы в аспирантуре пролетел незаметно. По сути дела, кроме сдачи кандидатских экзаменов, непосредственно к работе над темой я еще и не приступал.

В плане работы, составленном на весь период обучения, числилось задание по разработке программы и общей методики исследований по утвержденной теме. Это задание я выполнил своевременно исходя из того, как я это понимал, и отдал руководителю. К рассмотрению этого вопроса приступили лишь в начале второго года обучения. Программу я наметил широкую и очень детализированную. Мне сказали, что это – ненужная конкретизация. Более того, из программы изъяли вопрос о влиянии скорости на работу культиваторной лапы. На этом особенно настаивал доцент Кривошеев.

Признаюсь, что в то время очень плохо представлял себе, что я, как аспирант, должен делать и что достоверно доказать. Конкретики мне не добавил и сам руководитель, но дал согласие на мою в командировку в Москву к корифею-культиваторщику – доктору технических наук Георгию Николаевичу Синеокову, который заведовал отделом почвообработки в ВИСХОМ.

Встретился с Синеоковым. Рассказал, чем занимаюсь. Показал чертежи культиватора-пароочистителя. Заключением своим он меня огорошил:

- Заниматься культиватором нецелесообразно. Там уже все исследовано.

Я был в таком смятении, что ничего не мог ему возразить. Да и что я то мог ему сказать? В эту проблему я не то, что еще достаточно не вработался, но, на самом деле, имел представление столь туманное, что в этом тумане ни малейшего просвета не видел. Своим заключением Синеоков меня, как это говорят, - как обухом по голове. Вышел в коридор и, облокотившись о подоконник и прижавшись лбом к прохладному стеклу окна, долго-долго стоял в задумчивости. Такое горькое наплыло на меня чувство, что как будто жизнь моя уже закончилась, и я стою в начале туннеля в мир иной. Время - остановилось. Вывели меня из задумчивости работники института, уходя с работы. Оказывается, что вот так я простоял практически целый день. С Синеоковым разговор был утром, а сейчас – уже конец рабочего дня. Что я это время делал? Ответить на этот вопрос не мог. Попробовал сдвинуться с места. Не получается. Ноги - как деревянные. Отекли. Даже при медленном передвижении в ступнях проявлялась тупая боль. С трудом пришел в себя и направился в город.

Весь вечер обдумывал создавшееся положение, и возможные варианты выхода их него. Потом вспомнил, что у меня же есть рекомендательное письмо к академику Владиславу Александровичу Желиговскому. Дал мне его один из его учеников - доцент Параев.

Назавтра чуть свет приезжаю на кафедру Желиговского. Мне говорят, что день у него приемный и будет он на кафедре в 14 часов. Позже стали приходить еще некоторые посетители, которые тоже хотели встретиться с ним. Позвонил Желиговский на кафедру, сообщил, что задерживается, принимать обязательно будет, но чуть позже. Приезжает около 3-х часов дня. Начинает прием. Кабинет у него довольно большой. На одной из стен висит доска. Рядом лежит мел.

Вначале он знакомится со мной, кто я и откуда я. Расспросил, кто работает в институте, кто заведует какой кафедрой. Вспоминает встречи с некоторыми из них. В специальный журнал заносит некоторые сведения обо мне. Затем интересуется, какие возникли проблемы у меня. Рассказываю свои проблемы. Показываю чертежи культиватора-пароочистителя. Культиватор его очень заинтересовал. Детально стал рассматривать взаимосвязь между двумя составными частями его рамы. Высказал он мне свое соображение относительно возможностей локализации перекоса рамы посредине культиватора. Потом стал раскрывать, разрешение каких проблем можно включить в программу моих исследований. Ничего я не записывал, так как говорил он очень четко, понятно и доходчиво. Высказал соображение, что неплохо было бы учесть релаксационные свойства почвы. По моим глазам он сразу же сообразил, что такое понятие мне не ведомо. Поэтому на простом примере, как мы пробегаем по полузастывшей грязи, дал мне возможность не просто понять, но и осознать сущность этого явления. Подошел к доске и мелом изобразил схему действующих на раму сил, и как их действие надо учесть.

Вышел от Желиговского я окрыленный, в таком приподнятом настроении, в каком давно не был. Позже я узнал, почему так недружелюбно принял меня Синеоков. Причин – две. Первая – у него в это время был аспирант, который работал над темой по совершенствованию культиваторных лап. Так что конкурента своему аспиранту он не хотел бы взращивать своими руками. Но эта причина, как потом я осознал, была не главной. С начинающими учеными он поступал точно так же, как и академик Горячкин. Принцип такой: «Начинающего надо бросить в воду. Потонет – не жалко. Выплывет – вот с таким можно начинать любую работу». Так произошло и со мной, когда я впервые с Синеоковым встретился на научной конференции в Москве. Мы сблизились настолько, что он стал мне даже ближе, чем мой научный руководитель.

Вопрос о разработке теории, на основании которой будут обоснованы параметры культиваторной лапы, на заседании кафедры своевременно не был поставлен. В тот период было принято, что вначале проводятся экспериментальные исследования, а уж потом каким-нибудь образом за уши притягивали определенную теорию. То есть, теоретическим исследованиям не придавали должного значения.

Для проведения экспериментальных исследований на кафедре, по существу, вообще не было никаких условий. Решили обустроить почвенный канал. Естественно, все разработки и исполнение этого проекта легли на мои плечи.

Корпус кафедры сельхозмашин имел длину около пятидесяти метров. Вдоль глухой стены и решили обустроить этот почвенный канал. В стене, разделяющей кафедральную лабораторию, выполнен проем. Вдоль всей стены на глубину одного метра была выбрана земля и половина траншеи по длине была заполнена чистым речным песком, а вторая – почвой. Так что имелась возможность проводить эксперименты и в почве, и в песке.

Непросто было изготовить саму лабораторную установку в виде массивной тележки, которая перекатывалась по настоящим железнодорожным рельсам. Передвижение тележки осуществлялось от специальной лебедки с редуктором для перемены скорости ее перемещения по каналу.

На всю эту работу по обустройству почвенного канала был затрачен второй год моего аспирантского срока. Однако сам по себе почвенный канал не представлял собой установки, которая смогла бы обеспечить проведение всех нужных исследований, так как невозможно было провести опыты по определению сопротивления культиваторной лапы. Приступил к решению этой проблемы.

Два года моего пребывания в аспирантуре прошли как-то незаметно в рутинных заботах об обустройстве лабораторной установки для проведения экспериментальных исследований. Наиболее сложно было определиться, с помощью какого метода вести замеры силовых характеристик в работе культиваторной лапы. Начались поиски соответствующего оборудования. Где искать?

В это время Карпуша стал проректором по научной работе. Так что у меня появилась возможность объехать хоть всю страну в поисках нужного оборудования. Удалось приобрести специальный прибор - «Осциллограф», который позволял на кинопленку провести запись изменений, которые происходят в электрической цепи с малыми значениями силы тока.

Специальные устройства – датчики, от которых микроэлектротоки будут поступать на осциллограф, по принципу действия в то время использовали разные – гидравлические, проволочные, угольные, емкостные. Но их применить было достаточно сложно, так как величина возникающих в них микроэлектротоков была столь малой, что наш осциллограф ее не смог фиксировать даже с использованием кинопленки самой высокой чувствительности. Обычно микроэлектротоки от датчиков увеличивали с помощью специальных усилителей. Однако, с использованием такого оборудования надежность получения достоверных сведений была очень низкой. Это уже было подтверждено предыдущими исследователями. Так что не было смысла проводить мне свои экспериментальные исследования на таком измерительном оборудовании.

Вот на такой ноте и завершился мой срок обучения в аспирантуре. Зачислили меня сначала ассистентом, а вскоре – и старшим преподавателем кафедры сельхозмашин. Поручили возглавлять так называемый Описательный курс, в задачу которого входило изучение конструкции машин и орудий. Был еще и Расчетный курс, задачей которого было теоретическое обоснование параметров и режимов работы функциональных органов машин и орудий. Расчетный курс, с чтением лекций, возглавлял сам Карпуша. Так что я стал вторым лицом на кафедре и негласным заместителем заведующего. Учебной работы прибавилось. Методическую работу продолжал вести, как и раньше, и в том же объеме.

В научных исследованиях произошла практически полная остановка. Оборудование для проведения экспериментальных исследований по определению силовых характеристик культиваторной лапы так и не было. Но мне повезло в том, что Карпуша, являясь проректором по научной работе, никогда мне не отказывал в поездках куда угодно, и на любой срок, подписывал счета на приобретение любого оборудования, которые ему я предоставлял.

На одном из военных заводов перевыполнили план по изготовлению тензометрического оборудования по исследованию силовых характеристик самолета при летных испытаниях. Сверхплановых установок было изготовлено всего три комплекта. Желающих приобрести их было немало. Вопрос решался просто – кто первый перечислит положенную стоимость - 40 тысяч рублей, тот и получит это оборудование. При получении счета на оплату я даже испугался – уж больно дорогая это штучка. Но Карпушу это не смутило. Он тотчас же подписал счет к оплате. С соответствующими документами я немедленно выехал в Уфу и отгрузил оплаченное оборудование.

Вместо кинопленки теперь можно было использовать бумажную рулонную фотобумагу шириной 120 мм, приобрести которую не представляло особой сложности. Оборудование это давало возможность записать на пленку одновременно 12 показателей с временной характеристикой. Чувствительность такой аппаратуры оказалась на порядок выше, в сравнении с нашей прежней. И все же без усилителя, который не входил в комплект приобретенного оборудования, проводить запланированные экспериментальные исследования не представлялось возможным.

В Запорожье, в Машиностроительном институте, наладили изготовление фольговых датчиков, чувствительность которых была на порядок выше всех прежних аналогов. Однако и этой чувствительности оказалось недостаточно для решения моей проблемы. Поэтому я разработал специальную конструкцию П-образных тензометров, на торец которых наклеили фольговые датчики.

Тензометрическая рамка, которую монтировали на тележке почвенного канала, была подвешена на семи таких тензометрах. Наконец проблема получения силовых характеристик при экспериментальных исследованиях была решена. Все оборудование было смонтировано и отлажено. Большую помощь в этом мне оказало то, что я был радиолюбителем, так что монтаж и работа с тензометрическим оборудованием у меня не вызвала никаких затруднений.

Начались бессонные ночи по проведению экспериментальных исследований. Почему бессонные? Днем в лаборатории проводились занятия со студентами, а наша тензометрическая установка создавала большой шум, мешавший проведению запланированного учебного процесса.

Вскоре приобрел еще одно чудо-оборудование. Обработка бумажных осциллограмм вручную занимала очень много времени, а их накопилось уже достаточное количество. Приобретенный прибор позволял максимально сократить время обработки осциллограмм, и дополнительно имелась возможность непосредственно фиксировать соответствующие ряды временных силовых характеристик.

С этого времени, наконец, появилась возможность проведения настоящих экспериментальных исследований. Большую помощь в моей работе оказывал лаборант Николай Падалко и студенты.

Очень большой объем работ проведен по исследованию перемешивания почвы культиваторной лапой. Этот вопрос был очень актуальным, так как перемешивание влекло интенсивное иссушение почвы, что совершенно недопустимо в наших южных условиях. В этих исследованиях основная нагрузка легла на студентов. Проводились они летом в зачет студенческой производственной практики. Одновременно участвовало в них две академические группы студентов, то есть около пятидесяти человек. В это время студенты в три смены, то есть круглосуточно, занимались обработкой осциллограмм.

Полученные результаты своевременно фиксировались, обрабатывались и анализировались, что давало возможность своевременно устранять недостоверные результаты и выявлять причины их возникновения.

Летом, в эту горячую пору, я зачастую ночевал на кафедре, так как ночной смене студентов часто требовалась моя помощь.

Я умолчал, что и в период моего пребывания в аспирантуре, и в последующее время я занимался теоретическими исследованиями. Так как рабочий орган буккера представлял собой натуральный трехгранный клин, то его теорией я и занимался. Но этот вопрос оказался крепким орешком. Разрабатываемая мной теория шла в разрез с теорией трехгранного клина, предложенной академиком Горячкиным. Когда я попытался познакомить с началом своих теоретических разработок своего руководителя, то немедленно же был одернут:

- Ты что? Выступаешь против Горячкина? Кто ты?

Мои попытки разъяснить и обосновать свои разработки хотя бы в общем виде, не возымели никакого действия. Да и как можно их, мои разработки, понять? Теория трехгранного клина, разработанная Горячкиным, была изложена во всех учебниках по сельхозмашинам и в книгах по земледельческой механике. Из нее вытекало, что при работе трехгранного клина его сопротивление при косом резании, то есть при установке режущей кромки под углом к направлению перемещения, было меньше, чем при лобовом резании, то есть при установке режущей кромки перпендикулярно перемещению. Да и вся наша житейская практика подтверждала, что косое резание экономичней резания лобового. И, вдруг, какой-то Бугайченко эту закономерность опровергает и утверждает обратное. Потому то я свои теоретические исследования продолжал вести с очень большим усердием, но о них никому ничего не говорил.

В этот период приехал к нам из Москвы молодой ученый, доцент Серый, который сразу же был назначен проректором по научной работе вместо Карпуши. Вызвал он меня и стал интересоваться, как у меня идут дела в научном плане. Экспериментальных данных у меня накопилось достаточно много. Я их привел в соответствующую систему с математическими выкладками и построенными графиками. После этого знакоместа с моей научной работой Серый высказал определенное одобрение и вручил приглашение для выступления на научной конференции в ВИСХОМе.

Конференцию вел доктор технических наук Синеоков. Послушал я первых выступающих и – успокоился. Оказывается, что моя работа, как мне показалось, не хуже других. Поспорил я и с самим Синеоковым. Моя теория движения сорняка по лезвию культиваторной лапы, подтвержденная многочисленными моими же экспериментальными данными, в значительной степени отличалась от синеоковской, которая в то время была принята за основу при выборе угла раствора режущих кромок стрельчатой лапы.

О первой встрече с ним я ему не напоминал. Он же принял меня, как «брошенного в воду и самостоятельно выплывшего». С этой конференции все мои научные изыскания были под неусыпным контролем Синеокова. Приезжал я на его конференции еще дважды. Все результаты выполненных мной исследований были опубликованы в сборниках трудов ВИСХОМа под его редакцией.

Хрущевская оттепель принесла мне не просто разочарование, но и душевную боль. Он резко выступил против необходимости включения в севообороты паровых полей. Мысль свою, выступая по телевизору, высказывал в том плане, что по парам и дурак получит хороший урожай. Гулять полю целый год, не принося никакой пользы, – это расточительно, не по-хозяйски. Надо увеличить в севообороте количество пропашных культур, и, прежде всего, кукурузы. Все имевшееся паровые поля было приказано засеять кукурузой. Таким образом, пары были объявлены вне закона.

В моей же теме было прямо указано: «культиватора-пароочистителя». Так что стала моя тема, как принято об этом говорить, недиссертабельной. Я растерялся. Не знал что делать, что предпринять. На кафедре стали поговаривать о необходимости полной замены темы. Неужели многолетние мои труды пропадут зря?

Хрущев в области совершенствования сельскохозяйственного производства стал высказывать много различных идей, даже нелепых. Например, пахота навесными плугами, по его мнению, была производительней и экономичней, чем плугами прицепными. Впоследствии было достоверно установлено, что это совершенно не так, даже – наоборот.

Эту идею распространили на всю сельскохозяйственную технику. Стали и зерноуборочные комбайны делать навесными, чего не было ни в одной зарубежной стране мира. Дошло до абсурда. Прицепные зерноуборочные комбайны «Сталинец-6» стали переоборудовать в самоходные. Их двигатели были маломощными. Силенок у них едва хватало приводить в движение рабочие органы жатки и молотилки, А тут еще надо было обеспечить передвижение и самого комбайна по полю. На факультетах механизации сельского хозяйства появились дипломные проекты по этой тематике. Расчеты, выполненные студентами, показывали, что такой комбайн не способен нормально работать, но все же дипломные проекты на тему о переоборудовании прицепных зерноуборочных комбайнов в самоходные оценивались положительно.

Предложил Хрущев выполнять все работы на повышенных скоростях. Плуги стали рационализировать, чтобы они хоть мало-мальски правильно укладывали почвенные пласты. Для этого разворачивали корпуса на раме плуга с помощью всевозможных подкладок. Многие научные учреждения включили в свою научную тематику темы по разработке корпусов плугов для работы на повышенных скоростях. Вновь дошло до абсурда. Специалисты совершенно из других областей стали проектировать скоростные корпуса. Один из таких корпусов, предложенный академиком Болтинским, специалистом по тракторам, был на ведомственных испытаниях. Вначале скорости решили повысить до 12 км/ч. Затем на испытаниях скорость пахоты повысили до 18 км/ч, используя вместо трактора артиллерийский тягач.

Много бед принесло нашей стране необдуманное решение перехода на повышенные скорости работы. Причем, эта кормушка для лжеученых просуществовала более 20-ти лет. Лишь потом разобрались, что наша страна в этом вопросе на ложном пути.

Для меня же идея Хрущева о работе на повышенных скоростях стала спасительным кругом. Свою тему я лишь несколько видоизменил: «Обоснование параметров рабочих органов культиваторов для работы на повышенных скоростях». Предложил Карпуше рассмотреть это мое предложение, и утвердить такую тему в качестве диссертационной. Докладывая об этом на заседании кафедры, я признался, что хотя фактор скорости был исключен из программы моих исследований, в действительности я провел и такие исследования, так что никаких дополнительных опытов проводить не потребуется. Мое предложение было утверждено единогласно. Одновременно в новую официальную программу моих исследований был внесен и фактор скорости.

Я уже не раз подчеркивал, что иногда у меня срабатывает интуиция на решение стоящих передо мной проблем. Когда я не подчинился решению кафедры об исключении фактора скорости из моей программы, я вовсе не считал себя таким уж дальновидным, что, мол-де, придет время, когда скорости окажут мне большую услугу. И все же, по-видимому, интуитивно чувствовал, что надо принять именно такое решение.

Так что Хрущев меня одной рукой наказал, ликвидировав пары, а другой рукой – помиловал, дав мне в руки козырь в виде повышенных скоростей работы.

Доработал я свою теорию до логического конца. На основании этой теории обосновал параметры культиваторной лапы, обеспечивающие необходимое качество работы на повышенных скоростях.

Настал черед доложить о выполненной мной работе на Ученом Совете института. Вновь возник спор по поводу моей теории по трехгранному клину. Причем, самым рьяным противником этой теории оказался именно Карпуша. Вразумительно он опровергнуть ее не мог, но высказался в том смысле, что этого быть не может, потому, что не может быть. Решено было перенести этот спор на кафедру с привлечением специалистов других кафедр, включая и кафедры математики и теоретической механики.

Карпуша все же прочувствовал, что его доводы против моей теории основаны лишь на каких-то даже ему непонятных эмоциях. Решил он все же разобраться с моими теоретическими изысканиями более детально. Два дня мы рассматривали с ним все «ЗА» и все «ПРОТИВ» относительно выкладок моей теории. Изложение всей этой теории в моей диссертации занимало 75 страниц. Так что разобраться было не так то просто. И все же Карпуша осилил эти страницы. Он понял, что разработанная теория не является отрицанием разработок академика Горячкина. Я ему показал абзац в собрании сочинений Горячкина, где великий ученый отмечает, что полученная им математическая модель является частным случаем, и общий случай надо выявить. Так вот мне удалось найти этот общий случай. Карпуша наконец понял, как из моей теории получается то частное решение, которое когда-то кем-то было принято за истину.

Так что не потребовалось созывать расширенное заседание кафедры и выяснять, кто из нас прав. Это было последнее препятствие в моем движении к защите диссертационной работы, на выполнение которой потратил шесть лет своей жизни.

На кафедру приняли нового лаборанта, который неплохо писал и чертил. Так что 23 листа, иллюстрирующие содержание моих исследований, он выполнил довольно удобосмотримо.

Признаюсь, что я благодарен своему руководителю Карпуше за то, что в течение всех лет, в течение которых я проводил свои исследования, он не мешал мне работать, хотя и не помогал по существу самих исследований. Вспоминаю сейчас крылатое выражение академика Желиговского, которое появилось в ответ на вопрос, как ему удалось вырастить такое большое количество ученых: «Я старался им не мешать работать!»

После того, как Карпуша признал правомерность моей теории, никаких преград у меня впереди больше не было. На Ученом Совете я больше не докладывал. Все документы, которые необходимо было предоставить на защиту, были без промедления оформлены. Карпуша диссертацию подписал, даже не читая ее. Ученый Совет доверился Карпуше, а Карпуша – мне. Так что путь к защите диссертации у меня уже был полностью свободен. Дальнейшее все уже зависело только от меня.

Где диссертацию защищать?

В Ученых Советах Москвы на защиту диссертаций очередь в 2-3 года, в ленинградских – 1,5-2 года. Отзывы об этих Ученых Советах – хорошие, оценку качества выполненных диссертационных работ дают вполне объективную. На самой защите обстановка доброжелательная. Именно эти обстоятельства побуждали диссертантов стремиться в Москву и Ленинград.

Киев. Здесь в Украинской сельскохозяйственной академии тоже имелся Ученый Совет по защите диссертаций. Очереди на защиту диссертации вообще никакой нет. Защищайся хоть сегодня. Однако слава об этом Ученом Совете - отрицательная. Две последние защиты подряд - преобладание «черных шаров». Так обычно называют отрицательные результаты тайного голосования, когда соискатель не смог защитить выполненную им научную работу.

Обдумали мы с Карпушей эту проблему. Защищавшиеся и не защитившиеся – местные соискатели. Ученый Совет же составлен из ученых разных институтов и научных школ Киева. Подумали-погадали и предположили - некоторые ученые между собой что-то не поделили, а расплачиваться за их разномыслия пришлось соискателям. Но я же для них – ничейный. Рискну!

В мае 1963 года отвез диссертацию в Киев. Приняли меня доброжелательно. Предложили официальных оппонентов. Я тут же еду к первому оппоненту академику Андрею Аверьяновичу Василенко.

Перелистал Андрей Аверьянович при мне мою диссертацию и дал свое согласие быть официальным оппонентом.

Вторым оппонентом предлагался киевский корифей-культиваторщик Короленко. С ним я не встретился, так как он был в длительной командировке.

На осень было назначено слушание моей диссертации на заседании кафедры сельхозмашин академии на предмет допуска к защите.

Приехал из Киева и сразу же доложил Карпуше о своих делах.

- Отдыхай! Ты это заслужил, - заключил мой руководитель.

Летом дошло до меня трагическое сообщение – умер мой оппонент академик Василенко. Проблема с назначением нового оппонента может быть решена лишь осенью.

Приезжаю в Киев в октябре. В качестве оппонента предлагаю Синеокова. Оказывается, что он - эксперт ВАК (Высшей аттестационной комиссии по присвоению ученых степеней и званий) и выступает официальным оппонентом на защите только докторских диссертаций и то только в Москве. Тогда предложил я кандидатуру профессора, доктора сельскохозяйственных наук Скользаева, заведующего кафедрой сельхозмашин Азово-Черноморского института механизации сельского хозяйства.

Вскоре на заседании кафедры сельхозмашин академии докладываю о своей работе. Всегда, а тем более в столь ответственном случае, я говорю убедительно и доходчиво. Вывесил свои 23 листа иллюстраций, среди которых половина представляла собой лишь одни формулы моей теории клина. Решение кафедры было положительным. В этом же решении были предложены для официального утверждения Ученым Советом академии и кандидатуры официальных оппонентов - профессора, доктора сельскохозяйственных наук Скользаева и кандидата технических наук Короленко.

- Докладывал ты профессионально, вел скромно, - оценивает мою защиту заведующий кафедрой сельхозмашин академии доцент Гапоненко. – Не стал козырять своими многочисленными листами с формулами. Так же скромно докладывай и на Ученом Совете.

На ноябрьском заседании Ученого Совета академии утвердили предложенных кафедрой оппонентов и назначили мою защиту на 21 мая 1964 года.

В марте 1964 года я выехал в Зерноград на встречу со Скользаевым. Собственно, когда я созванивался с ним на предмет встречи, то он очень не хотел, чтобы я к нему приезжал. Высказал такое мнение:

- Пришлю отзыв в академию. Там и познакомишься с моим решением.

Я все же настоял на встрече.

Приехал в Зерноград. Зашел в институт. Обошел ряд кафедр, преподаватели которых запали в мою душу. Встретился со Скользаевым. Однако разговора с ним о моей работе практически и не было. Позже я выяснил, что мою диссертацию он передал на кафедру математики на предмет проверки разработанной мной теории клина. Я хорошо знал о его очень слабой математической подготовке, поэтому не удивился этому и ничего зазорного в таком шаге не усмотрел.

В кругу бывших студентов, дорожки с которыми переплетались не однажды и в учебе и по общественной линии, и которые впоследствии стали преподавателями института, мы поговорили на разные темы. Зашел разговор и об оценке Скользаева как преподавателя и как ученого. Высказывались откровенно разные мнения. Я сказал буквально несколько слов:

- Как экспериментатор Василий Алексеевич неплохой ученый, а в теории он… - и согнутыми пальцами кулака правой руки постучал по столу. И все. И надо же было такому случиться, что один из присутствующих доложил Скользаеву о моем мнении о нем.

10 мая мне из Киева сообщили, что Скользаев не сможет приехать на защиту моей диссертации. Вот здесь я понял, что Скользаев так поступает не случайно…

Пришлось срочно выехать в Киев для организации третьего оппонента, так как в то время присутствие на самой защите двух оппонентов было обязательным.

Карпуша пишет слезное письмо своему киевскому знакомому профессору Заморскому с просьбой дать согласие на оппонирование моей диссертации. С этим письмом я и направился в Киев.

Выехал я в понедельник, 13 мая, поездом № 13, в вагоне № 13. Еду, а душу червь точит - вот такое совпадение тяжелого дня (понедельника) с чертовой дюжиной, цифрой 13. К добру ли?

Знал я, что в зарубежных гостиницах даже номера под цифрой 13 не существует. Обычно было принято считать, что цифра 13 приносит неудачу. Всегда ли?

На чемпионате мира по хоккею в Италии наш нападающий Пантюхов вышел на игру под номером 13. Стадион – замер. Болельщики впервые увидели спортсмена под таким несчастливым номером. Однако по окончании игр именно Пантюхов был признан лучшим хоккеистом чемпионата. Подобное повторил на чемпионате мира по футболу в Англии португалец Эйсебио. Причем, он сам попросил тренера, чтобы для него изготовили майку под номером 13. В обычном комплекте спортивной одежды для игроков такой майки никогда не было. Результат? Именно Эйсебио был признан лучшим футболистом чемпионата. Наверное, дело то не в том, какой у тебя номер, а кто есть ты.

Вот и я в Киев доехал благополучно. Прихожу к профессору Заморскому и вручаю письмо Карпуши. Безо всяких там моих уговоров он сразу же дает согласие стать моим оппонентом, только лишь посетовав, что времени у него на ознакомление и написание отзыва очень мало. Вручил мне свое письменное согласие для передачи в Ученый Совет.

Зашел я к секретарю Ученого Совета академии. Он принял письменное согласие профессора Заморского и вручил отзыв Скользаева на мою диссертацию. Одновременно пояснил, что Заморского официально утвердят непосредственно перед моей защитой.

Зашел на кафедру сельхозмашин и обо всем рассказал заведующему кафедрой сельхозмашин доценту Гапоненко. Вместе с ним прочитали отзыв Скользаева. Из шести с половиной страниц текста на пяти – перечисление лишь недостатков. В заключении отзыва написано: «При успешной защите ему может быть присвоена ученая степень кандидата технических наук».

Гапоненко старался меня успокоить:

- Не волнуйся. Все будет нормально. Диссертация у тебя отличная. Докладывать ты умеешь. Члены Ученого Совета поймут, что выполнял ты всю свою работу самостоятельно. При докладе разработанную свою теорию не выпячивай. Этот Совет повидал теории и покруче.

- А как быть с ответами на отзыв Скользаева?

- Среди недостатков выбери четыре-пять самых принципиальных, на которые ты в состоянии дать свои убедительные пояснения.

Профессор Заморский назначил мне встречу у него дома. Жил он на втором этаже. Внизу – овощной магазин, зловония от которого наполнили комнаты, несмотря на то, что все окна не просто закрыты, но и все щели в них полностью заклеены полосками бумаги.

Знакомство с моей диссертацией от начал со списка использованной литературы.

- А почему ты не познакомился с работами Андрея Аверьяновича?

- Я с его работами знаком достаточно полно, просто убедительного предлога для ссылки на его научные публикации не оказалось.

После знакомства с литературными источниками, он начал очень внимательно читать выводы, которые я сконцентрировал в конце диссертации. После прочтения каждого вывода я тут же раскрываю нужные страницы диссертации и рассказываю, на чем основан такой вывод. Добрались таким вот образом и до вывода по теории клина.

- Горячкин же доказывает убедительно, путем математических выкладок, что именно косое резание является наиболее экономичным. Ты же утверждаешь обратное. Неужели не согласен с Горячкиным?

- Более чем согласен, - и предлагаю посмотреть горячкинский вывод по первоисточнику, называя номер тома собрания его трудов, страницу и абзац, которые я прекрасно помнил на память.

Достает Заморский из своего книжного шкафа отмеченный мной том, открывает на нужной странице и показывает мне место, где было написано, что косое резание экономичней лобового.

- А Вы прочитайте следующий абзац, - предлагаю.

Заморский читает, задумывается и произносит:

- Тот вывод Горячкин считает частным случаем и отмечает, что общую закономерность надо найти. Так ты нашел эту общую закономерность?

Раскрываю я свою диссертацию на нужной странице, показываю полученную общую закономерность и соответствующие преобразования, из которых вытекает и частный горячкинский вывод.

Заставляя меня раскрывать существо каждого вывода, Заморский, в конечном итоге, за один вечер смог полностью вникнуть в существо всей моей работы.

Мне показалось, что у Заморского появилась симпатия ко мне и даже определенное доверие. Потому то он рассказал мне, как я должен сам написать отзыв на мою работу:

- Вначале опиши существо, содержание работы по разделам и главам. Затем отметь достоинства и недостатки своей работы. В разделе отзыва «Заключение» отметь, что соискатель заслуживает присуждения ему ученой степени кандидата технических наук.

- А какие недостатки я должен отметить?

- Отметь положения, которые ты сам считаешь действительно недостатками своей работы. Завтра вечером придешь с написанным отзывом.

С самого утра я сел за печатную машинку. К обеду отзыв был уже готов. Поехал я по магазинам и купил гидравлический ионизатор для очистки комнатного воздуха. Зашел в аптеку и купил там три литра дистиллированной воды, которая нужна для заправки прибора.

Появился в квартире Заморского намного раньше назначенного срока. Настроил и включил купленный ионизатор. Пока мы с хозяйкой дома вели праздные разговоры, даже я перестал ощущать зловонные запахи из овощного магазина.

- Какое чудо этот прибор! – заключила она. – Сколько мы должны за него заплатить?

- Это мой подарок от чистого сердца в знак благодарности за встречу с Вами.

К вечеру вернулся с работы и профессор Заморский. У самой двери остановился и с удивлением смотрит на свою жену.

- Ну, как? Воздух в комнате стал чище? Иди и посмотри, что нам принес твой подопечный, - и показывает ионизатор.

Пригласили меня на совместный ужин. Затем был прочитан написанный мной отзыв. Замечания были высказаны лишь по поводу отмеченных мной недостатков:

- Зачем же так чернить хорошую работу? Из недостатков оставь лишь следующие, - и все, что он посчитал ненужным, вычеркнул собственноручно. Завтра вечером принесешь окончательный вариант на подпись и передашь его секретарю Ученого Совета.

Наступил день защиты. На этом заседании Ученого Совета рассматривалось две защиты – моя и местного аспиранта Мельникова. Первым должен быть защищаться я, так как принято это делать по алфавиту.

Доложил я, как мне показалось, довольно удачно. Вложился и в отведенное время. Задано было лишь четыре вопроса, три из которых – просто дежурные, то есть для протокола. Один же вопрос касался принципиальной проблемы:

- Почему приведенная графическая зависимость увеличения сопротивления лапы культиватора с повышением скорости так сильно отличается от общепринятой закономерности?

В ответе на этот вопрос я сказал:

- Я и сам бы хотел, чтобы она была бы похожей на общепринятую закономерность, и не провоцировала ненужных вопросов. Но реально она получается именно такой, и в точности соответствует теоретической, полученной вот по этому уравнению. Релаксационные свойства почвы нашего южного чернозема оказали существенное влияние на характер изменения сопротивления предложенной нами культиваторной лапы.

После моего доклада и ответа на вопросы секретарь Ученого Совета зачитал отзыв профессора Скользаева. Читал он, чеканя каждое слово, так что все члены Совета хорошо могли не только услышать, но и прочувствовать содержание каждого отмеченного недостатка.

В это время все я видел, как в тумане. Заметил лишь, что члены Совета ерзали на своих местах видимо потому, что впервые слышали вот такой разгромный отзыв.

Я решил остановить внимание членов Совета на четырех отмеченных недостатках. Подобрал их таким образом, чтобы показать необъективность и недостаточную квалифицированность моего оппонента. Вот один из ответов, которым, как мне позже сказали, я подкупил Совет:

- Моя вина заключается в том, что вот это уравнение, - и указкой показываю на листе, - я списал из справочника, а вывод не проверил. Впоследствии вывод проверил и убедился, что ошибки в справочнике не допущено. Это - уравнение косинусов, но только не для плоского, а для сферического треугольника, что мой уважаемый оппонент не учел.

Пришел черед зачитывать отзыв профессора Заморского. Сделать это сам Заморский просит все того же секретаря Ученого Совета. В самом начале чтения профессор Заморский вслух произнес:

- Общую часть отзыва не надо читать. Доложил соискатель превосходно. Я думаю, что все члены Совета поняли содержание выполненных исследований. Прочитай достоинства и недостатки работы.

Нужно отметить, что профессор Заморский пользовался очень большим авторитетом в научном мире. Он был в свое время репрессирован и лишь недавно вернулся домой смертельно больным, хотя ему об этом не говорили. У него была лейкемия, и жить осталось ему совсем недолго. Чувствовал он себя неважно, почему и отзыв не стал сам читать.

На замечания о недостатках моей работы я ответил, что полностью согласен. Лишь по одному пункту добавил, что это тема моих будущих исследований.

Прочтение такого отзыва значительно повысило мое настроение, и я почти полностью успокоился.

Короленко читал свой отзыв, водя пальцем по его строчкам. Что он там бормотал, не поняли ни я, ни члены Советы. В зале был сплошной шум. Со всеми его замечаниями я согласился полностью, лишь по одному привел дополнительное пояснение, что мы вернулись к старому на новой основе.

Во время, когда я снимал свои иллюстрационные листы и на это место стал вешать следующий соискатель Мельников, было проведено голосование, и комиссия ушла из зала для выявления результатов.

Я занял пустующее место в середине зала. Мельников начал свой доклад. Примерно в середине его доклада счетная комиссия вернулась в зал и оставленный на столе экземпляр моей диссертации по рядам передала мне.

Взял я в руки свой камень, как часто называют диссертацию, и меня мгновенно парализовало. Стал безжизненным, пожелтел и по виду оказался похожим на восковую мумию. В голове мысли: «Завалил, коль диссертацию вернули назад. Как и два предыдущих соискателя… Перед этим один соискатель Белов умер прямо на защите… Вот и я – вслед за ним…»

Головы в зале развернулись в мою сторону. Осознав, что произошло, Председатель Ученого Совета пошел на беспрецедентный шаг – приостановил доклад Мельникова и срочно объявил результаты голосования: девятнадцать – «За», «Против» - один. Но я ничего не видел и ничего не слышал. Мысли мои в одном направлении: «Вслед!» …«На тот свет!»…

После окончания защиты Мельниковым, за которого проголосовали единогласно, естественно, - ресторан. Чуть ли не на руках отнесли меня туда. Просидел весь вечер, не проронив ни слова. Выпил лишь стакан чешского кагора. В рот – ни крошки.

Гапоненко старался привести меня в сознание. Что-то говорил, но я почти не воспринимал содержание того, что он произносил. Понял лишь одно его замечание:

- Совет ты подкупил, прежде всего, тем, что признал все отмеченные в отзыве недостатки, ответил на них скромно, но убедительно. Особенно произвело впечатление твое признание, что формулу списал из справочника и предварительно вывод не проверил, и пояснение, что это формула - теорема косинусов, но не для плоского треугольника, а для сферического. Совет прочувствовал слабый уровень познаний твоего официального оппонента. Да и докладывал ты достаточно убедительно. Было понятно, что все выполненное, в том числе и сложные математические расчеты, ты производил самостоятельно.

В аспирантское общежитие академии, где я остановился на время защиты, еле доплелся.

Утром с трудом добрался до Академии – надо же оформлять документы, встречаться со стенографисткой для уточнения возникших профессиональных неясностей. Помог упаковать посылку с документами для отправки в ВАК.

Домой, в Мелитополь, почему-то я решил возвращаться не самолетом, не поездом, а автобусом – самым трясучим транспортом.

Встречали меня жена с сыном, держа в руках букетище пионов. Когда жена покупала цветы, то ей посоветовали взять их в бутонах – назавтра, в день встречи, они будут хороши. Взяла целую дюжину – показалось, что букетик то и небольшой. Но назавтра я не приехал. Приехал лишь послезавтра. То ли я, то ли она что-то перепутали. Потому то букетик превратился в букетище…

После возвращения домой я пришел в себя лишь недели через три. Вот тут то жена и произнесла:

- Никакой докторской диссертации!!!

А о ней я в последнее время, особенно перед защитой кандидатской диссертации, поговаривал все чаще и чаще.

- Только через мой труп! – заявила она.