Глава 4 Студенческие годы

Новый 1947 год я праздновал в вагоне поезда «Хабаровск - Москва». Пассажирами вагон был набит битком. Я устроился вверху на багажной полке, привязавшись ремнем к отопительной трубе, чтобы не упасть. Ехать было уютно – тепло и никто мне не мешал, и я никому тоже не мешал.

Из Москвы в Кривой Рог можно было ехать через Днепропетровск и Запорожье. Решил ехать через Запорожье – путь немного короче. Доехал до Запорожья благополучно. А вот дальше то пути не оказалось - мост через Днепр еще не был восстановлен.

«Форсировать» Днепр пришлось без подсобных средств, таща волоком по льду свой солдатский чемодан. До Зеленой Балки добрался без происшествий.

Шура, старшая моя сестра, работала в местной школе. Она с мамой и младшей сестрой Марийкой были в эвакуации, и после освобождения Кривого Рога возвратились вновь в Зеленую Балку.

Преподавала Шура русский язык и литературу. За время эвакуации она основательно освоила русскую речь, так что на уроках говорила на чистейшем русском языке.

1947 год на Украине был годом страшного голода. Шура с дочкой и мамой еле сводили «концы с концами». Я сразу же пошел работать в подсобное хозяйство Криворожского военторга. Устроился я на работу необычным образом. Предлагаю директору свои услуги: слесарь, тракторист, шофер, автомеханик. Не подхожу. Называю ему еще одну мою профессию, которую освоил в армии – художник. Реакция директора – с раскрытыми объятьями…

Хуторок, в котором было расположено подсобное хозяйство, небольшой, расположен на «отшибе» - далеко от близлежащих сел. Молодежь надо чем-то занять. Чем? Пустующий клуб с облезлыми стенами стал моим пристанищем. Для получения зарплаты я числился слесарем, а в действительности был и заведующим клубом, и массовиком, и штукатуром, и художником.

Здание клуба я быстро привел в порядок. Там была небольшая комнатушка, в которой я жил. Все стены клубного зала разукрасил всевозможными «крендельками». Тогда это было очень модным. «Крендельки» эти выдумывал сам. В таком же стиле разукрашивал и дома некоторых жителей хутора. Написал портреты Ленина, Сталина и некоторых других наших вождей и развесил по стенам. Портреты писал «сухой» кистью. Так называется письмо по белой материи, натянутой на деревянную рамку. Первым писал портрет Ленина. В написании – он самый простой. Профиль головы Ленина я мог написать с закрытыми глазами. А вот написать потрет Сталина – работа лишь для профессионала. Мне и в армии приходилось писать портреты вождей. И тогда портрет Сталина мне не всегда хорошо удавался. Здесь же написал довольно сносно.

Хотел организовать драматический кружок. В этом был у меня некоторый опыт еще со школьной скамьи. Играл я тогда или женихов, или…дурачков. Да и первая моя «кличка» была – «боягуз», так как играл роль пацана-боягуза. Но хуторская молодежь запротестовала, – им подавай песни и пляски. Пришлось подчиниться. Я еще в школе освоил игру на гитаре, мандолине и балалайке, был постоянным участником школьного оркестра, играл «вторую» гитару. Играл – это слишком громко сказано. Держали меня в этом оркестре лишь потому, что в самой школе никаких инструментов не было, и каждый приносил свой. Я же приносил сразу три. Один оставлял себе, а остальные брали те, кто играл действительно превосходно, но своих инструментов не имел.

Здесь, в хуторе, создали неплохой оркестрик на тех же условиях. Среди молодежи оказалась очень хорошая певунья. Хорошо пел один женатый парень, которого его супруга очень ревновала, и иногда устраивала непосредственно при нас семейные «концерты». Остальная молодежь, кто петь умел, а кто и не умел, составили основу нашего хора. Я исполнял роль конферансье, – читал стихи, включая и мои фронтовые пародии на популярные песни военных лет, забавлял зрителей шутками.

Я понимал, что моя нынешняя работа что-то вроде культ массовика – явление временное, чтобы пережить голодную весну. К Первомаю руководству хозяйства, в кое число причислили и меня, преподнесли подарок – 2 килограмма гречневой муки и 200 граммов подсолнечного масла. Принес все это, и мама приготовила гречневые галушки. Всем нам показалось, что вкуснее мы в жизни ничего не ели. Позже, когда жизнь стала налаживаться, мы частенько вспоминали эти самые-самые вкусные гречневые галушки.

Я сестре стал помогать выпускать в Зелено-Балковской школе стенгазету, насыщенную стишками учеников. До этого времени школьные «поэты» оставались неизвестными. По профессии Шура хотя и была филологом, но стишками не «баловалась». Я же писал стихи, будучи еще пятиклассником. Много писал стихов на фронте. Точнее, там я предпочитал писать пародии на популярные песни и посвящал своей девушке Тамаре. Может у нее что-то из моих стихотворных посланий и сохранилось. После войны мы с ней так и не встретились – не судьба, видимо. У меня же сейчас никаких следов от тех пародий и стихов не осталось. Кое-что я записывал, но альбомчик, в котором я вел записи, в деятельность свою слесарем-завклубом в подсобном хозяйстве Криворожского военторга, кто-то присвоил себе. Одна из трагичных пародий на песню «Темная ночь», обойдя немало фронтов, вновь вернулась ко мне в несколько измененном варианте.

Мне было предложено место учителя русского языка и литературы в Зелено-Балковской школе. Поступил в Криворожский пединститут на заочное отделение.

В феврале 1947 года возвратился с армии Дмитрий – муж сестры Шуры, и сразу же поехал к своему отцу в Ростовскую область. Привез оттуда мешок муки. У них там никакого голода не было. Его отец был управляющим отделением № 4 совхоза «Кагальницкий». Стал настаивать на переезд к ним в совхоз. Мое мнение и мнение мамы в расчет не бралось. Шура согласилась. Ей там же на отделении предложили должность директора школы. Школа – четырехлетка, со спаренными классами.

Переехали мы на новое место жительства в начале лета. Вскоре началась уборка хлебов. Меня устроили весовщиком зернотока - полевым хранилищем зерна, куда привозили его непосредственно от работающих зерноуборочных комбайнов. Эта моя работа была одновременно и легкой, и тяжелой. Моя главная задача была отправлять автомашины с зерном на элеватор. Более двух месяцев я там был один, автомашины отправлял и днем и ночью. Ночью спал урывками между подъездами машин, а днем даже такой возможности не было. Но на сон я не жаден, так что серьезных проблем эта работа мне не создавала.

Об учебе в институте я мечтал всегда. Как участнику войны и отличнику средней школы мне была открыта «дверь» для поступления в любой институт без экзаменов.

Поступать или не поступать? Этот вопрос долго дебатировался в нашей семье. Митька был категорически против моей учебы. Сам он окончил лишь шесть классов и дальше учиться не захотел. Мама очень настаивала на необходимости моей учебы в институте. Сестра Шура сказала, что сможет помочь лишь продуктами. У меня же никаких раздумий не было. Учиться! И только учиться!

Примерился. Поговорил со студентами Ростовского института сельхозмашиностроения и спросил у них:

- Как живется?

- Продовольственной карточки с трудом хватает «протянуть» недельки две. Остальное время живем – кто как. Основная подработка – разгрузка вагонов с углем на железнодорожной станции.

Для такой подработки нужна физическая сила и мощные руки. Я же – увы…

Здесь же на отделении старожилы подсказали, что в двадцати пяти километрах от отделения в Зернограде есть институт. Там тоже продовольственную карточку выдают на руки, но ее надо сдать в столовую института – и трехразовое питание будет обеспечено. Вот так моя судьба и была решена.

Приехал в Зерноград, сдал соответствующие документы, и тут же мне вручили уведомление о зачислении в Азово-Черноморский институт механизации сельского хозяйства. На все это потратил лишь один день – утром пешим ходом – туда, вечером, опять пешим ходом - обратно.

Мой зерноток и мои автомашины меня заждались. Вновь погрузка и отправка автомашин на элеватор – и днем, и ночью. И вот так – до конца августа. Пришел в институт за день до начала занятий.

В общежитии устроили меня вначале в восьмикоечной комнате. На второй день перевели в комнату четырехкоечную. Почему? Оказывается, кастелянша «положила» глаз на меня. С первых же дней обратил я внимание на то, что уж больно часто она попадается мне на глаза и «увивается» передо мной. Но мне было не до нее…

Столовая и стипендия позволяли лишь выжить. Чтобы прожить не то, чтобы нормально, но хотя бы сносно, надо было позаботиться о подработке. Предложил институту свои услуги художника. Вначале выполнял работы двух направлений – изготовление иллюстративного материала для чтения лекций, и переплетные работы.

Изготовленные мной плакаты вызывали восхищение у заказчиков, прежде всего, красиво написанными заголовками и подписями. До этого в институте не было студента, так красиво писавшего различными шрифтами. Эту «науку» я хорошо освоил еще на фронте, работая одно время в паре с профессиональным художником.

Делать переплеты мне поручали лишь самые ответственные – диссертации, научные отчеты. Очень нравились мои переплеты в стиле томиков собрания сочинений Пушкина.

Не знаю, с чем было связано, но все мои работы оценивались в 23 или в 11,5 рублей. За вечер я чаще всего зарабатывал 23 рубля. Так что первый год учебы мне некогда было ходить, как это говорят, по девкам. Учеба и работа занимала все мое время. Учиться надо было только на пятерки, чтобы получать повышенную стипендию. Да и сама учеба отнимала львиную долю моего времени. Учил то я уроки не для учителя, как это делало большинство студентов, продолжая школьные традиции, а для себя. Я прошел хорошую жизненную школу и отлично понимал всю важность знаний для моей будущей работы.

В совхозе «Кагальницкий» за свою работу на зернотоке получил немного денег, так что на первое время как прожить - проблемы не было.

Через два месяца мне пришлось переехать жить на частную квартиру родственников соседей сестры Шуры. Сам хозяин находился в следственном изоляторе по обвинению в растрате денег, когда работал завхозом больницы. Его супруга постоянно ездила то к нему в Ростов, то еще куда-то. Так что я был у них вроде сторожевого пса. Дополнительно к этой моей главной обязанности приходилось кормить и ухаживать за коровой, а также и доить ее.

Сам Зерноград вовсе не был городом. Он представлял собой хутор, в центре которого были построены пятиэтажки, где жили рабочие и служащие ремонтного завода, НИМИС (Научно-исследовательской и машинно-испытательной станции), селекционной станции, института механизации сельского хозяйства, учебно-опытного совхоза № 2, зернового элеватора, железнодорожной станции, больницы, РабКООП. Вокруг этого центра расположились частные дома, в одном из которых я и стал жить. В нескольких километрах от этого центра располагалась учебная военно-летная школа.

Поселок Зерновой – так правильно назывался Зерноград. Он был построен в открытой степи, где и воды то нормальной не было. Потому то и железнодорожную станцию наименовали «Верблюд». Проектировали и организовывали все это строительство в конце 20-х годов в виде «Мини научного центра» специалисты США. Предполагалось создание завершенного цикла научно-производственных предприятий. Вскоре НИМИС был преобразован в два независимые предприятия: ВНИПТИМЭСХ (Всероссийский научно-исследовательский и проектно-технологический институт механизации и электрификации сельского хозяйства) и СевКавМИС (Северо-Кавказская машинно-испытательная станция).

Поселок Зерновой получил статус города после опубликования в газете «Комсомольская правда» большой критической статьи. Суть выступления газеты заключалась в том, что каждое предприятие города жило «самостоятельной» жизнью, а не так, как это предусматривали американские устроители. «Даже институт заимел свою баньку» – заключила газета. А конферансье Долин, приехавший в составе гастролирующей эстрадной группы, выступая в нашем институтском актовом зале, в момент, когда потух свет от институтской электростанции во время концерта, в наступившей темноте едко заметил: «Электростанция в двадцать пять собачьих сил».

Поселок стал городом, но ничего в его жизни не изменилось. «Руль» из поссовета передали в горсовет, но каждое предприятие продолжало плыть самостоятельным курсом.

Институт имел полный комплект мест в общежитиях на весь свой студенческий контингент. Недалеко от города располагался наш учхоз – учебное хозяйство. Чем оно было «учебным» - я так и не узнал за все время обучения в институте, но благами его продукции мы пользовались постоянно – наша столовая и при карточной системе, и после ее отмены, снабжалась продуктами оттуда. Как функционировал учхоз, кто в нем работал, где были его поля - мы не знали, а вот что там выращивали, – знали очень хорошо по тем блюдам, которые числились в меню нашей столовой.

Столовая. Меню было без выбора. Но по дням недели иногда вносили некоторое разнообразие. Все же мы все и этому были рады. В других институтах Ростовской области было с питанием в столовой куда хуже и дороже. У нас всегда было равенство: столовая = стипендии. И так на протяжении всего моего срока обучения в институте. Если раз пошел в кино - один раз придется ложиться спать без ужина.

Зимой отопление учебного корпуса было такое, что в морозные дни на лекции даже в верхней одежде было нестерпимо холодно. Но сбегать с лекций было небезопасно… В нашей институтской карикатурной газете, в которой я был художником, появилась карикатура такого содержания. Стоит студент на развилке дорог в раздумье - перед ним в одной стороне нарисован учебный корпус, а в другой – общежитие. Монолог студента: «Туда пойдешь (указка в сторону учебного корпуса) – в сосульку превратишься, а туда пойдешь (указка в сторону общежития) - три дня кушать не дадут». В общежитии было сравнительно тепло, но чтобы это тепло не прельщало студентов, наказание шло через желудок. Ежедневно в столовую подавали сведения о прогульщиках. Так что на занятия приходилось ходить регулярно всем, без исключения.

В конце сентября проходило общеинститутское студенческое профсоюзное собрание. На дебаты потратили целых два вечера, но и то с трудом в это время уложились. Идя в первый день на это собрание, я предполагал, что часик, максимум полтора – и финиш. Что, мол-де, там долго рассуждать. Послушать отчетик, проголосовать списком за новый состав профкома – вот и все дела.

Не знал я, что тогда, во времена карточной системы, распределение промтоваров вела студенческая профсоюзная организация. Набор промтоваров был небольшим – полотенца, майки, трусы, рубашки, мыло и другие такие же мелочи. Но для студентов они были не мелочью, а предметами первой необходимости, и на рынке стоили они не просто в несколько раз, но, зачастую, в десятки раз дороже.

Каждый выступавший на этом собрании студент обвинял членов профкома в том, что распределение промтоваров велось не честно. Некоторые выступавшие называли членов профкома мошенниками, спекулянтами, продающими наше «кровное» на рынке по спекулятивной цене. Первый вечер за пределы этих обвинений так и не вышел. Только в двенадцатом часу ночи решили прения прекратить, а собрание перенести на следующий вечер.

Вечером другого дня собрание началось с выдвижения кандидатур в новый состав студпрофкома. Страсти накалились еще больше. Каждая академическая группа выдвигала своего кандидата.

Выступавших студентов и в первый, и во второй день я слушал молча. Все выступления крутились лишь вокруг «тряпок». Об учебе - ни слова.

В состав нового профкома от нашей группы не был избран наш ставленник. Даже от всего первого курса вошел лишь один студент. Больше всего в новом составе было третьекурсников. Собственно, и на собрании они были наиболее активными.

В середине первого семестра проводилось производственное собрание нашего 1-го курса. Обрисовали нам общую картину учебного процесса, какие будут зачеты и экзамены. Названы были и фамилии ярых прогульщиков, предупредили, что с ними будет вестись непримиримая борьба. Кто же числился в прогульщиках? Прежде всего, – вчерашние школьники. Нас, фронтовиков, на курсе было более трех четвертей от общего состава, но в нашей среде прогульщиков практически и не было.

Что представляли собой вчерашние школьники? В нашем институте был постоянный недобор абитуриентов. Институтские «гонцы» разъезжались по другим вузам и «подбирали» всех тех, кто там не прошел по конкурсу. Естественно, что в среде таким образом зачисленных в студенты школьников была солидная прослойка настоящих разгильдяев.

Затем стали выступать преподаватели. Они рассказывали об особенностях изучения своих дисциплин. Кое-кого из студентов похвалили, некоторых – пожурили. Собрание проходило довольно спокойно до выступления преподавателя по истории партии доцента Нещадова. Его выступление было очень резким. Досталось всем студентам, но, особенно, - фронтовикам. По его мнению, мы, фронтовики, и лодыри, и симулянты, и разгильдяи, и невежды, не понимаем важности познаний по истории партии. На семинарских занятиях молчим, как рыба. Домашних заданий не выполняем…

Вот здесь то я уже не удержал себя. Попросил слова.

- Дело вовсе не в том, что мы, фронтовики, не хотим учиться, а в том, что дается учеба нам ох как нелегко. На лекции по математике я понимаю абсолютно все. Никаких неясностей нет. Выйдя же на перерыв, из головы вылетает все, что только что казалось совершенно понятным. Иногда даже тему с трудом могу вспомнить. И это у меня, окончившего школу на одни пятерки. А каково же троечникам после столь большого перерыва в учебе? Фронтовые будни вывеяли из наших голов прежние знания.

Зал притих. Я продолжал:

- Прогульщиков среди фронтовиков практически нет. Нас нужно не ругать, а помочь нам войти в нормальный ритм студенческой жизни. Нужны дополнительные занятия по некоторым темам школьной программы. Да и пояснять надо доходчивее и проще. Мы же со своей стороны сделаем все от нас зависящее, чтобы уже в следующем семестре подобных претензий к нам не было.

После моего выступления раздались студенческие аплодисменты в знак согласия. А вот доцент Нещадов пулей выскочил из зала.

Кроме чтения лекций, доцент Нещадов в нашей группе вел и семинарские занятия. На них я вновь встретился с ним. Что-что, а поговорить на политические темы, включая и историю партии, я был подготовлен отцом еще с детских лет. С рядом произведений Ленина меня отец познакомил основательно. Кое-что я познал от отца и по поводу содержания «Капитала» Карла Маркса. Но осознать основополагающие понятия марксистской теории тогда еще не мог. Даже в институте первоисточники и Маркса, и Ленина давались мне нелегко. Вот Энгельс и Сталин нравились мне. Писали, понятно, доступно для понимания. Я лишь позже понял, что Ленин писал свои основные работы не для студентов или там простых читателей, а для своих идеологических оппонентов на «их» же языке. Полемика то велась на такой глубине рассматриваемых вопросов, что вникнуть в ее содержание было непросто.

Больше всего я любил прибегать к помощи работы Сталина «Вопросы ленинизма». У нас на семинарских занятиях установилась негласная система распределения студентов для выступления. Этому способствовало то, что обычно преподаватель, придя на занятия, повторяет названную на прошлом семинаре тему, и спрашивал, кто хотел бы осветить ее содержание?

Однако наши «назначенцы» иногда подводили, и в аудитории после вопроса преподавателя наступала мертвая тишина. Когда становилось ясно, что домашней заготовки нет, приходилось мне брать в руки томик Сталина «Вопросы ленинизма», открывать на какой-нибудь странице, прочитать какой-либо абзац и начинать комментировать, «привязывая», а то и за уши «притягивая» к названной теме. Это у меня получалось неплохо. Подсказки преподавателя давали пищу для приближения моего выступления к рассматриваемой теме.

Такая практика просуществовала не так уж долго. Преподаватель эту хитрость раскрыл, и мне слово представлялось в крайнем случае, когда называлась тема совершенно новая.

О моей критике на «том» собрании Нещадов не вспоминал. За свою будущую пятерку на экзаменах я не сомневался, – никуда он не денется, поставит. Единственно, что мне трудно давалось, так это зазубрить, в каком году какой был съезд, и какой была на нем повестка дня.

Что касается зазубрить то, чего и понять то невозможно, для меня всегда было очень непростой проблемой. Трудно мне давался английский язык, где все-все надо было запоминать. Вместе с тем, пятерку по нему я имел не потому, что знал хорошо, а потому, что освоил лучше многих других, даже более способных к механическому запоминанию учебного материала.

В свою первую экзаменационную сессию я получил две пятерки и две… тройки. И тройки то получил по физике и химии, по которым в школе у меня никогда никаких проблем не возникало. Признаюсь, что хотя с экзаменационным билетом мне и не повезло, но больше, чем на тройку, я институтский курс физики и не освоил, несмотря на то, что изучаемые разделы были почти полным повтором школьной программы.

Впоследствии мене предложили мои тройки пересдать, что я без особого затруднения и сделал. Мне даже кажется, что мои способности к учебе стали еще лучшие, чем когда-то были в школе. Видимо этому способствовал мой возраст и появившееся страстное желание учиться. В школе я учился хорошо потому, что это было обязанностью школьника. В институте я уже смотрел на учебу совершенно иначе. Здесь я должен получить основательные познания программного материала потому, что это мне потребуется для будущей профессиональной работы.

Большинство студентов учились для того, чтобы сдать экзамен, я же – чтобы получить знания. Именно этим я отличался от многих своих сокурсников.

На втором курсе я перешел жить в общежитие. В комнате на четверых, куда меня поселили, жили обычные середнячки. Присмотрелся к ним – ребята хорошие, способные, но вот учить уроки дома не считали нужным. Один из них ночи напролет посвящал чтению романов. Вначале стал их уговаривать, чтобы регулярно выполняли все домашние задания. Сдвиги – очень незначительные. Пришлось по-отечески «прижать». Следующую сессию все трое сдали на пятерки. И вот так до окончания института это была единственная в институте комната, в которой жили только отличники.

Во втором семестре первого курса я уже окончательно освоился с учебой. Однако не обходилось и без срывов.

Будучи студентом 3-го курса, в период зимней экзаменационной сессии, однажды пришел я к своей девушке страшно удрученный, с опущенной головой.

- Что случилось? – спрашивает она.

- Экзамен завалил…

- Что? Двойку получил?

- Да нет – четверку.

- И что же здесь плохого?

С ней мы лишь недавно встретились, и она еще не понимала, что для меня четверка была равноценна двойке. Получилось так, что одна важная книжка по почвоведению, написанная Гаркушей, оказалась единственной на весь курс. Но заполучить ее хотя бы на небольшое время мне не удалось. Экзаменатор же, доцент Деянов, дополнительный вопрос задал именно по материалу этой книги. Вот я и «поплыл»… В экзаменационную ведомость Деянов поставил таки пятерку, а вот в зачетную книжку поставил ее только тогда, когда на каникулах я этого Гаркушу выучил на зубок, как говорят в таком случае.

На лекции по «Технологии металлов» с лектором, доцентом Перельманом, произошли разногласия по поводу правомерности применения закона Бойля-Мариотта для газов при рассмотрении теории газового редуктора газосварочного аппарата. На следующей лекции Перельман вновь возвращается к спорному вопросу с прежним утверждением. Но убедить меня и на этот раз он так и не смог. Наш спор разрешил заведующий кафедрой физики доцент Рязанцев:

- Закон Бойля-Мариотта справедлив лишь в пределах замкнутого пространства, чего нет в газовом редукторе. Так что, уважаемый коллега, - обращается он к доценту Перельману, - студент в этом вопросе прав.

Ну, думаю, теперь то на экзаменах по технологии металлов мне не поздоровится. Готовился к нему самым серьезнейшим образом. На экзамене взял билет, посмотрел вопросы и без подготовки предложил экзаменоваться. Но, к моему удивлению, Перельман слушать меня не стал и сразу же поставил пятерку. Он, по-видимому, учел, что не готовиться к экзамену очень серьезно в столь «скользких» условиях я же не мог. К тому же он знал, что я один из лучших студентов в институте.

На экзаменах по дисциплине «Сельскохозяйственные машины» между экзаменатором, доцентом Скользаевым, и мной произошел такой диалог:

- Четверка.

- За что?

- В ответе на третий вопрос допущена ошибка.

- А если докажу, что я прав?

- Поставлю пятерку.

Иду в библиотеку, нахожу в соответствующем учебном пособии ответ на третий вопрос и несу библиотечную книжку Скользаеву. Тот слегка почесал правой рукой свой затылок и проговорил:

- Да, я здесь маленько подзабыл…

Но вместо пятерки сыплются дополнительные вопросы в виде самых сложных выводов математических уравнений. Я даже с открытыми глазами вижу каждую страницу своего конспекта. Получается, что я как бы пользуюсь шпаргалкой. Память была у меня превосходная. При подготовке к экзаменам я первый день работаю с конспектом, добиваясь, чтобы, закрыв глаза, мог видеть каждую его страницу. Остальные два дня уходят у меня на изучение экзаменационного материала по дополнительным литературным источникам.

Выводы уравнений я делал автоматически, безо всяких обдумываний. Скользаев не учел, что хорошего студента на сложных вопросах засыпать невозможно. Для этого надо было бы подобрать какую-то «мелочишку». Почему вдруг у Скользаева появилось желание меня «засыпать»?

В этом случае, да еще и в ряде других, играла роль моя несдержанность, умноженная на излишнюю инициативность. Существо этой проблемы было вот в чем. Доцент Скользаев, читая лекции, при выводах сложных уравнений частенько «запутывался». Я же, как суфлер, но не с суфлерской будки, а с первой парты, на которой сидел постоянно всю свою учебу в институте, постоянно подсказывал, где была допущена ошибка. Все было бы не так уж и печально, если бы моя подсказка сама по себе не вызывала в лекционном зале определенное оживление. Вот и запомнил лектор своего «суфлера»…

Все же пятерку он был вынужден поставить. Впоследствии Скользаев, став доктором сельскохозяйственных наук, был официальным оппонентом на защите мной кандидатской диссертации. Так что на этом экзамене для меня были лишь цветочки, а ягодки созрели потом…

В приложении к моему «красному» диплому в виде выписки из зачетной книжки была выставлена лишь одна четверка – по ремонтной практике. Так как эта оценка не влияла на назначение повышенной стипендии, то я и не стал настаивать на пятерке. История этой четверки такова.

При сдаче зачета у меня сложилось впечатление, что руководитель ремонтной практики, заведующий кафедрой ремонта машин Ксынкин, задавал мне вопросы как-то предвзято. Задал более двадцати вопросов (другим же студентам лишь два-три) и лишь на один я ответить не смог. Вот тот вопрос:

- После ремонта гусеничный трактор влево не поворачивается. Почему?

Бортовые фрикционы, работая трактористом, я разбирал, собирал и регулировал не раз, чего не делал практически никто из студентов нашего курса. Стал перечислять ему все-все, включая и самые тонкие регулировки.

- Нет! Нет! Нет!

- Так в чем же дело? – спрашиваю уже я.

- При сборке фрикционов уложили один лишний фрикционный диск!

И вот за это я получил четверку. Почему Ксынкин так поступил?

В ремонтном деле я был достаточно подготовлен, ремонтировать приходилось и трактор, и зерноуборочный комбайн, и автомобиль (я же фронтовой автомеханик).

До этого у меня с Ксынкиным были нормальные взаимоотношения. На экзаменах по ремонту машин поставил «пятерку». Так в чем дело?

Заместитель директора института по учебной работе Никитин разрешил мне присутствовать на ремонтной практике лишь пол дня. В остальное время я должен был делать переплетные и оформительские работы для института. И об этом решении Никитин сообщил Ксынкину, не согласовав его предварительно. Убежден, что если бы я сам с такой просьбой обратился непосредственно к Ксынкину, то такой неувязки не возникло бы. Так что получилось по пословице: «Паны дерутся, а у мужиков чубы трещат».

На занятиях по математике мне было очень скучно. Задачи студенческой сложности я решал почти мгновенно. В остальное время занимался своими делами. Таким же был еще один студент в нашей группе – Князев. Чтобы мы не скучали, преподаватель Михайлов стал нам давать специально подобранные задачи высокой сложности, заставляя нас тем самым заниматься математикой, а не чем-то другим. И я благодарен ему за то, что он создал условия и помог освоить математику значительно глубже, чем предусматривалось студенческой программой. Впоследствии мои математические познания пригодились как при преподавании дисциплины «Теоретическая механика», так и при работе над диссертационными исследованиями.

Лекции по «Теоретической механике» читал заместитель директора по учебной части Никитин. С Анатолием Дмитриевичем у меня были прекрасные взаимоотношения, так как он был заказчиком всех моих «подработок».

В середине семестра он уехал на курорт. Вместо него лекции продолжал читать другой Никитин – ассистент кафедры. По возвращению из санатория Анатолий Дмитриевич отметил, что из прочитанных его сменщиком лекций не войдет в экзамен.

Экзамен. Я, как и всегда, захожу на экзамен в первой пятерке. Анатолий Дмитриевич «тасует» экзаменационные билеты размером в игральные карты. Эту дисциплину я знал прекрасно, поэтому первым подхожу и полушутя говорю:

- Сейчас вытяну «очко».

Вытягиваю билет и своим глазам не верю - № 22. Третий вопрос в билете из того списка вопросов, которые не должны были быть включены в экзамен. Показываю билет и взываю:

- Анатолий Дмитриевич! Перебор - 22. Вы же говорили, что этого вопроса в билетах не будет…

- Это не перебор, а очко – два туза.

- Но я этот вопрос дома не готовил.

- Зато подготовишь здесь.

Делать нечего. Ответ на первые два вопроса подготовил безо всяких раздумий. А вот третий…. Сам рисунок вспомнил легко – хорошо «видел» его нарисованным на доске во время лекции, и вычерченный в конспекте. Рисунок очень похож на арбуз. Нарисовал этот арбуз, расставил векторы скоростей и ускорений. Стал выявлять взаимосвязи между ними с учетом того, что земной шар вращается и потому возникает кориолисово ускорение. Ход рассуждений моих оказался хотя и сложнее, чем приводился на лекции, но ответ оказался правильным, в чем я убедился, получив «шпаргалку». Но воспользоваться нею я не мог. Поверьте, шпаргалку в своих руках я держал впервые в жизни. Она мне аж руки «обжигала»…

Подходит ко мне Анатолий Дмитриевич, забирает билет и листки с записями ответов на вопросы билета. У меня в душе похолодело. Так обычно поступают, когда студент пойман со шпаргалкой. Мелькнуло в голове: «Неужели заметил?» Взамен он отдает мне зачетку. Меня бросило в пот. Раскрываю зачетку – пятерка. Слышу комментарий:

- Вывод ты сделал хотя и сложный, но правильный, и, к тому же, самостоятельно. Что же касается того, что получил «шпаргалку» и сравнил со своим решением, то это, в данном случае, хорошо – понял, что любую задачу можно решить разными способами, и уж лучше сложней, но самостоятельно. Запомни этот урок на всю жизнь.

Выскочил из аудитории я как ошпаренный, и тут же дал себе зарок, что не только к шпаргалкам, но и вообще к подсказкам в своей жизни прибегать не буду. И шпаргалки, и подсказки могут иметь определенную долю ошибок, и какое влияние они, эти ошибки, окажут на мою жизнь – неизвестно. Поэтому уж лучше не рисковать пользоваться чужими мыслями, а все проблемы всегда решать самостоятельно. Так я и стал после этого случая поступать всю свою жизнь, которая стала для меня хотя и труднее, но и интереснее.

На мотоцикл я впервые сел в институте. Освоение практического вождения проходило на стадионе, на футбольном поле. Один из студентов, тренируясь езде на двухколесном мотоцикле, не смог разминуться с одной-единственной женщиной, идущей по стадиону, и наехал на нее. Этот студент тогда пояснял, что он видел, что она от него убегала, а руль мотоцикла сам заставлял его преследовать женщину, хотя со всех сил старался проехать мимо нее. Женщина, к счастью, отделалась испугом, а студента чуть не исключили из института.

Мне же этот феномен очень хорошо был знаком еще с детства, когда я на отцовском велосипеде катался. На любой двухколесной машине, будь это велосипед или мотоцикл, переднее колесе едет туда, куда смотрят глаза. Поэтому в процессе езды в любых условиях нельзя смотреть на выбоину дороги, или на препятствие, ибо стоит посмотреть даже мельком на лужу, как переднее колесо само туда поедет, хотя сам хотел проехать мимо. Студент, завидев женщину, не смог оторвать от нее глаз. Он не знал, что глаза всегда должны смотреть туда, куда требуется ехать, тогда переднее колесо само последует за взглядом едущего.

…Однажды, в конце учебы на первом курсе, я принял участие в спортивных соревнованиях, как стайер, в беге на 5 тысяч метров.

На нашем курсе учился студент Переверзев, который был чемпионом Краснодарского края среди юношей по бегу на длинные дистанции. Он избрал пятикилометровую дистанцию, так как за победу на ней был наиболее престижный приз – полуботинки, которые и куплены то были по его заказу. Никто из руководства соревнованиями не сомневался, что на этой дистанции нет ему равного соперника. Вообще-то, он спортсмен разноплановый – играл в футбол, волейбол, баскетбол. И везде показывал лучшие результаты.

Я избрал тоже пятикилометровку. В спринте я совершенно беспомощен, хотя большинство студентов предпочли именно короткие дистанции. Группа стайеров оказалась малочисленной. Побежали. Некоторые студенты прямо со старта взяли резвый разбег и быстро-быстро ушли в отрыв от основной массы бегунов. В числе отстающих были и я с Переверзевым.

Начал я бег на средней скорости и так бежал до тех пор, пока у меня не появилось «второе» дыхание. Рядом со мной бежал Переверзев. Трасса стайерская лежала вокруг институтского скверика. Сама по себе такая беговая дорожка была совершенно непригодной для соревнований. Даже – опасной. На ней много было пеньков от обрезанных кустарников.

Вскоре на спортивной трассе мы с Переверзевым остались лишь вдвоем. Он – впереди, я в нескольких метрах от него позади. Собственно, моя позиция была более выигрышной при беге на длинные дистанции, так как моего соперника не могло не нервировать мое дыхание за его спиной. Да и сопротивление движению бегущего передним было большим, в сравнении с тем, кто бежал под его прикрытием. Мой соперник был настолько уверен в победе, что позволил мне идти свободно за его спиной.

До финиша оставалось метров двести, сразу же за последним поворотом. Я вознамерился на этом повороте обойти его по внутренней дорожке, которую он не прикрывал. Я слышал его тяжелое дыхание и не мог не понять, что бежит он из последних сил. Я же не чувствовал усталости и был уверен, что на финишной прямой без затруднений его обойду.

Перед последним поворотом я резко ускоряю бег, но по внутренней дорожке он не позволил себя обогнать. Я понял, что соперник он очень опытный. Тогда решил выйти на внешнюю дорожку, но в этот момент моя правая нога попадает на пенек бывшего кустарника. От боли я вскрикнул, нога подкосилась, и я чуть не повалился на землю. Я понимал, что мне нужно было бежать хоть как-то, чтобы плавно «остудить» сердце, которое работало на пределе нагрузки. Однако сдвинуться не мог. Подбежали ко мне опытные студенты-спортсмены, схватили под руки и почти волоком потянули вперед. Но это мало помогло. Эта перегрузка стала началом моей будущей болезни сердца.

Определенную роль в этой трагедии сыграло и то, что Переверзев, как спортсмен, тренировался регулярно по полной спортивной программе. Я же вышел на старт не то что без тренировки, но даже без разминки. Задним числом мы всегда «умные». У меня же были силы свободно его обойти и до поворота, да и после поворота. Значит – не судьба…

Ничего страшного с моей ногой не произошло – обычное растяжение связок. Через две недели я уже был в строю. После моего выздоровления мастер спорта, чемпион РСФСР по велоспорту Гриднев, тренер спортивной секции по велоспорту, предложил мне пойти в его секцию. Но я не принял это престижное предложение. Трудно, очень трудно совмещать одновременно учебу на отлично, работу и спорт. Я и без велоспорта не знал, что такое нормальный отдых.

А вот на соревнованиях по ходьбе на 35 километров в институте соперника, равного мне, не было. Во-первых, физически я вынослив. Во-вторых, в ходьбе я был достаточно тренирован. Практически каждую субботу или воскресенье я ходил к сестре Шуре на 4-е отделение совхоза за продуктами, которые я зарабатывал ежегодно, работая на комбайне. К тому же, там я выполнял обязанности сапожника, портного и…старшего, куда пошлют, как это часто в народе говорят. Сельских работ и не перечесть, и не переделать…

От института до отделения примерно 25 километров. Так что, пройдя в день 50 километров, я мог еще свободно весь вечер танцевать. И такая тренировка была у меня практически еженедельно.

Трасса спортивного соревнования в ходьбе – это дорога в станицу Мечетинскую и обратно. До станицы я шел, нагружая себя в полсилы, и то пришел раньше всех, включая и Переверзева. Обратно уже я шел в полном одиночестве. Вслед за мной ехал автомобиль с заведующим кафедрой физвоспитания Медведевым, который, как потом мне он сказал, всю дорогу любовался моей ходьбой. Армейская выучка, природные физические данные и постоянные тренировки позволили мне без труда стать чемпионом института в этом виде спорта и получить престижный приз – полный комплект спортивной одежды.

Что же касается дороги к сестре Шуре, то она была небезопасной. Встреча с волками, которых тогда в приманычской степи развелось видимо-невидимо, явление - обыденное.

Однажды осенью идя к сестре Шуре, отошел от Зернограда километров два-три, и увидел на паровом поле двух волков. Вначале я подумал, что это собаки. Вдруг они рванулись прямо на меня, обгоняя друг друга. В детстве мне приходилось встречаться с отарами овец, и я знал, как натравливать собак на волков. Во весь голос я крикнул: «Гай! Бери - бирюк! Гай!». Волки остановились. Я продолжал кричать, будто зову собак. Этот крик волки знали как сигнал тревоги. Они побежали в сторону дороги, по которой я шел, и затем повернули в лесополосу. Я немного постоял, чуть перевел дух и пошел дальше.

А вот одна встреча была куда трагичней. Зима. Снежок покрыл поля. Приморозило. Идти напрямик по полям мне ничего не мешало, и сокращало путь. Все поля со всех сторон были обрамлены лесополосами. До отделения оставалось километров пять. Пересекаю поле по диагонали. До его конца, то есть до лесополосы, оставалось метров сто. Вдруг на поле выскочило шесть волков. Волчица бежала впереди, а вокруг нее, чуть поодаль – волки. «Тичкуются» – мысленно оценил ситуацию. Зима – это как раз время, когда волки «обгуливают» волчицу. Волчья стая вначале бежала несколько в сторону от меня. Я остановился и даже немного залюбовался. Вдруг волчица направляет свой бег прямо на меня. Я срываюсь в бег в сторону лесополосы с глупейшей мыслью: «Пусть уж и разорвут волки меня, но в лесополосе». Бегу что есть силы и кричу все то же: «Гай! Бери - бирюк! Гай!» Прибежал в лесополосу и, запыхавшись, остановился. Жду… Волков не слышно. Оглянулся назад, – волки побежали в сторону другой лесополосы, которую я недавно пересек, выходя на это поле.

Признаюсь, на этот раз я пережил страх. Армейский вещмешок за спиной показался столь тяжелым, будто набит камнями, хотя там был лишь фотоаппарат и пачка сделанных мной фотографий по заказу местных жителей. Иногда я и так «подрабатывал» с бартерной оплатой – кто что даст – кусок сала, ломтик масла, сумочку творожка…

Продолжаю стоять. Руки трясутся. Страх переполнил все мое тело. Стою, и сдвинуться с места не могу. Такого состояния я не испытывал даже на фронте. Внимательно слежу за легким бегом волков. Вот они скрылись в лесополосе.… Только тогда поверил в то, что опасность миновала. Постепенно отошел от страха и продолжил свой путь на отделение.

Не раз я вспоминал эти встречи с волками и удивлялся тому, какие они были разные. При первой встрече не появилось ни малейшего страха. Более того, не возникла даже мысль, что мне что-то грозит. А вот при воспоминании о второй встрече у меня даже сейчас «мурашки» за спиной бегают.

Принесенные продукты от сестры Шуры давали мне возможность нормально питаться. Хотя слово «нормально» не совсем подходит. Моим традиционным блюдом были галушки, – муки было в достатке. Ее я ежегодно зарабатывал, глотая пыль и изнывая от жары, «руля» зерноуборочный комбайн. Варил галушки в общежитии на примусе. Готовил иногда и другие кушанья, но все же «фирменным» блюдом моим все годы обучения в институте оставались галушки.

Самым знаменитым студентом в нашем институте был Иван Головатый, поступивший в институт на год раньше меня. Все экзамены он сдавал с неизменным использованием «шпаргалок». Без них он не мог не только потому, что никогда ничего не учил, но еще и потому, что каждый раз придумывал все новые методы их изготовления и использования. Все преподаватели знали, что он шпаргалил, но вот засечь его никому не удавалось. Лишь однажды, на своем последнем экзамене в институте он был пойман с поличным. Я бережно держал шпаргалку в своих руках, выбирая для нее самое почетное место в нашей карикатурной газете «Крокодил», художником которой был до своего окончания учебы в институте. Крупным четким шрифтом сделал подпись: «Последняя шпаргалка Ивана Головатого».

Как ему удавалось так ловко и умело шпаргалить? Вот один из его методов. Преподаватель по математике заранее его предупредил, что у него ему сошпаргалить не удастся.

- А я сошпаргалю и не поймаюсь. Заспорим? – предлагает Иван.

- Согласен.

- На пятерку.

- Договорились.

Сидит Иван и готовит ответы на вопросы билета. Время от времени вытирает лицо платочком и подглядывает в этот момент в небольшой блокнотик. Преподаватель отбирает блокнотик, перелистывает – все листочки без единой записи.

- Владеешь тайнописью? – интересуется и блокнотик отбирает.

И так повторилось несколько раз.

Приходит очередь Ивану экзаменоваться. Уверенно садится и укладывает на стол свои листки с ответами на вопросы билета.

- Ни единой ошибки, - с удивлением отмечает экзаменатор. - Сошпаргалил или выучил?

- Сошпаргалил.

- Не может быть! Я же глаз с тебя не спускал.

- Ставьте обещанную пятерку, коль проспорили, - настаивает Иван.

- Не спеши. Рассказывай, что здесь у тебя написано?

Иван кое-что промямлил, но рассказать, а тем более пояснить все сделанные математические выводы он не мог. За ответ на вопросы билета он не заслужил даже двойки.

- Так и быть, будем считать, что экзамен ты сдал. Но поставить тебе обещанную пятерку не могу на глазах у свидетелей. Тройку поставлю при условии, что расскажешь, как тебе удалось сошпаргалить?

- Согласен. Все – просто, - и достает из кармана блокнот, такой же, как экзаменатор у него отобрал при подготовке к экзамену не однажды, и подает преподавателю. В нем ответы на все экзаменационные вопросы.

- Когда вам надоело отбирать у меня чистые блокноты, то есть когда я этими блокнотами усыпил вашу бдительность, вот тогда я уже демонстративно, а не тайком, воспользовался блокнотом, который вы сейчас держите в своих руках.

- А если бы я продолжал и далее отбирать твои блокноты?

- А их у меня в кармане целый десяток. Терпенья у вас не хватило бы.

Но не только своими шпаргалками Иван Головатый был у нас знаменит. Кроме блокнота-шпаргалки у него был еще один блокнот, в котором он записывал анкетные данные соблазненных женщин. Я сам этот блокнот в своих руках не держал, но слышал о нем от студента, которому Иван доверил посмотреть на него. Ужас! Кроме студенток нашего института и неизвестных этому студенту девиц, в блокноте числились незамужние преподавательницы, и даже жены некоторых наших преподавателей. Более ста имен!

Одна наша студентка Катя Никишова от него забеременела, и долго-долго все затягивала свой живот специальным поясом, чтобы это было незаметным. Потом – родила. Естественно, возник скандал. Руководство института хотело заставить его на ней жениться, но оказалось, что он давно женат. Не ведаю, по какой причине, но ребенок умер. У его мамы оказался рак левой груди, и ее пришлось удалить. Вот так Иван покалечил жизнь этой студентке. В дальнейшем ее жизнь пошла, как говорят, «кувырком» – новая любовь и разбор одного недостойного поведения ее нового знакомого на комсомольском собрании института. Его отчислили из института. Новая разлука…

Чем же покорял Иван свои жертвы? Высокий. Солидный. Красавец. Прекрасно пел. Умел поговорить на любую тему. Это он лишь на экзаменах скромно молчал. Но, видимо, было в нем еще что-то, что завораживало и девчонок и женщин. А может быть, он мог психологически воздействовать на них? А может быть владел он гипнозом?

Как сложилась его судьба? После окончания института сразу же получил должность главного инженера совхоза. По совхозному радио постоянно давал сольные концерты. Справлялся ли со своими служебными обязанностями без необходимых знаний? Такие сведения до меня не дошли. Но вскоре из-за нарушения техники безопасности погиб один механизатор. Обвинили главного инженера. Попал Иван в тюрьму. Там и умер.

Вспомнив об Иване Головатом, я еще более утвердился в мысли, что любое зло – наказуемо. Такая судьба Ивана – это Божья кара за женские слезы. Любое зло, сотворенное человеком, бумерангом возвращается к нему же. Да и не только к нему – оно, это зло, накладывает негативный отпечаток и на карму его потомства.

Примерно такая же судьба постигла еще одного нашего однокурсника Алексея Крыштопу, такого же «героя», как и Иван. Он, в пьяном угаре, за рулем автомобиля в момент аварии по его же вине сгорел в буквальном значении этого слова.

Все же Бог на свете есть, и воздает должное каждому по его заслугам.

В сорок восьмом году в газетах широко освещалась работа сессии ВАСХНИЛ (Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени Ленина). Президент, академик Лысенко в своем выступлении подверг сокрушительному разгрому отечественных ученых-генетиков, которые в своей научной деятельности придерживались идей всемирно известных ученых Вейсмана и Моргана. Наших генетиков обозвали вейсманистами-морганистами. При этом разгром отечественной школы генетиков исходил из материалистических позиций.

Я внимательно следил за ходом этой сессии. Это был еще период, когда многое, в том числе и ход этой сессии, публиковался в стенографическом виде. До сих пор детально помню выступления ряда наших ведущих ученых, которые доказывали, что отечественная генетическая наука на правильном пути.

Не скрою, я был на стороне Лысенко. Сложилось у меня представление, что наступление на генетику – это продолжение чистки советского общества от троцкистского наследия. Тогда я считал, что в середине тридцатых годов разгромили «гнезда» троцкистов, засевших в политической, экономической, правоохранительных сферах и в армии. Теперь настал черед добить врагов народа в сфере науки, и покончить с этим троцкистским злом навсегда.

Мне, первокурснику, никак не доходило, как можно верить в какие то там выдуманные гены и хромосомы, которых увидеть то невозможно. Как эти гены можно представить? Где они живут? Чем питаются? Теорию материализма я прекрасно понимал. Она призывала признавать лишь то, что можно увидеть, услышать, помацать, как говорят украинцы, своими руками. Я признавал лишь ту материю, которую можно осязать своими органами чувств или созданными человеком приборами. Электронов хотя я и не видел своими глазами, но, притронувшись к электрическому проводу, ох как осязал! Значит, электроны существуют. Существует и все то, что состоит из элементов периодической системы Менделеева. Собственно, из всех выступлений генетиков я так и не смог понять, из чего же состоят их гены и хромосомы?

После этой сессии ВАСХНИЛ я легко вздохнул – еще «чище» стало наше советское общество. И это очищение произошло благодаря гениальному учению Маркса – Энгельса – Ленина - Сталина. В моей голове не укладывалось поведение идеалистов типа Канта или Фейербаха. Разве они не понимали, что их теория не просто не поддается проверке, но и противоречит здравому смыслу?

Я еще с большим интересом стал изучать материалистическую философию, углубившись в изучение первоисточников корифеев материализма. «Вопросы ленинизма» – эта работа Сталина для меня была настольной книгой на весь период моего обучения в институте.

1949 год – это год претворения в жизнь сталинского плана преобразования природы. Этот грандиозный план предусматривал разделить страну на отдельные клетки с помощью лесополос. Это изменит наш климат в лучшую сторону, создаст лучшие условия для отечественного земледелия, позволит решить проблему и продовольственную для удовлетворения нужд населения в питании, и получения сырья для нужд легкой промышленности.

Все степные просторы предусмотрено было разделить на поля размером в 200-600 гектаров. В Ростовской области закладывать лесополосы решили из дуба. Желуди сажали «конвертом», то есть по пять штук в одном гнезде. Потом из выросших саженцев предполагалось оставить один, самый лучший.

Объем посадок был велик. У нас всегда все делается кампаниями. Для посадки желудей привлекли и наш институт. Наша группа поехала в один из колхозов Мечетинского района. Разместили нас в школе, так как все трудоспособные ученики тоже были мобилизованы на желудепосадочную кампанию. Вся группа была размещена в одном из пустующих классов. Питались в колхозной столовой, которая готовила пищу практически только для нас.

Что касается работы, то она была самой простой, и ее выполнение не требовало большого усилия. Освоились с новым для нас заданием очень быстро. Что же касается питания, то здесь появились самые серьезные проблемы. В поле – целый день. Обед вывозили нам к месту нашей работы. Наедались ли? Не совсем, но терпеть было можно. А вот завтрак и ужин – не для работающих мужиков.

Среди студентов началось брожение. Надо было что-то предпринимать. С нами приехал и преподаватель – Борох. Но он решение проблемы питания на свои плечи взваливать не собирался. Старосте группы Ковалеву было не до нас. Он даже на работу не каждый день выходил. Устроился на частной квартире и решал свою проблему – на год раньше закончить институт. Поэтому и здесь готовился к досрочной сдаче одной из дисциплин.

Пришлось мне поступить по афоризму: «Самозванцев нам не надо – командиром буду я». Признаюсь, что я и раньше грешил этим вот самозванством. Как только оказываюсь в обстановке безвластия, то без особых раздумий беру организационные работы на себя. Иногда от этого я выигрывал, а иногда и проигрывал. Но заранее не обдумывал, – выиграю или проиграю. Коль кому-то надобно брать власть в свои руки, то почему не сделать этого мне?

В данном случае, в колхозе, я взвалил на себя очень тяжелую ношу. Работал в поле наравне со всеми, а иногда и больше. Например, закончились желуди, а их вовремя не подвезли. Что делать? Тогда с поля, иногда до пяти-шести километров в одну сторону, я иду в колхоз и организовываю доставку желудей к месту их посадки. Появилось у меня много дополнительных забот. Прежде всего – надо было наладить нормальное питание. Так что после работы я должен был идти на вечерний наряд, то есть на совещание руководящего звена колхоза, на котором нам определяли место и планируемый объем работ по посадке желудей. Здесь же я ставил проблему завтрашнего кормления студентов.

По природе я – жаворонок. Это позволяло мне всегда утречком перед занятиями повторить уроки, а перед экзаменами – последний раз пролистать конспект лекций. Здесь же, в колхозе, я зачастую приходил на кухню не позже повара, чтобы проконтролировать полноту закладки продуктов в котел. После этого никаких проблем с питанием уже не было. Тогда сложилось у меня впечатление, что наши продукты частично исчезали куда-то… Как-то повлиять на преподавателя, чтобы он хотя бы реденько подменял меня в этой работе, не удалось.

- Если возникнут условия, что потребуется «тяжелая артиллерия» (так он именовал себя), тогда я подключусь, – пообещал Борох.

Это была его стандартная отговорка. Но однажды такой случай возник. В сложившихся условиях я оказался в роли негласного старосты группы. Это не понравилось Ковалеву. Он стал подбивать некоторых студентов, чтобы они забастовали против меня. Вначале противостояние было не очень заметным, но затем дошло до самого настоящего неповиновения.

Борох впервые собрал группу на производственное совещание для разборки возникших разногласий. Ставленники старосты настаивали на том, что Бугайченко является самозванцем, а потому подчиняться ему не будут.

Выслушал их Борох внимательно и терпеливо. Признал, что я действительно самозванец, но - с его молчаливого согласия. А потом добавил:

- Староста устранился от выполнения своих обязанностей, о чем я доложу в институте. Эта забастовка, несомненно, тоже дело его рук. Отныне данной мне властью я назначаю организатором всех жизненных забот и работ нашего коллектива студента Бугайченко. Раньше я его знал как отличного студента, а сейчас утвердился во мнении, что и организатор он не хуже, чем и студент.

Все притихли. Усмирились и дебоширы. Борох внимательно оглядел всех и добавил:

- Если бы мне вначале была потребность кого-то назначить для выполнения этих обязанностей, то я бы не знал, кто наиболее подходит на эту роль. Сейчас же я убежден, что в нашей группе лучшей кандидатуры, чем Бугайченко, я не вижу.

Подошел к дебоширам и укоризненно проговорил:

- Вам не стыдно такое затевать? Может быть, кто из вас пожелает заменить студента Бугайченко в его роли? Вставать рано утром, когда все еще спят, и возвращаться с наряда, когда уже многие из вас тоже спят? Так кто претендует на эту роль?

Группа притихла. Староста не пришел, хотя об этом собрании его заранее предупредили. Затем Борох заключил:

- Своей властью я объявляю студенту Бугайченко благодарность за хорошую организацию и работы в поле, и в питании, и бани, и своевременной смены постельного белья. Говоря армейским языком, он был хорошим старшиной. Пусть роль старшины продолжает выполнять и дальше.

После выступления Бороха группа признала меня своим командиром и обязалась беспрекословно выполнять мои команды.

Пришлось и мне сказать несколько слов:

- Проймите меня правильно. Я ведь заботился не только о вас, но и о себе. В первые дни были полуголодными не только вы, но и я. В этой обстановке кому-то из нас нужно было взвалить на свои плечи все эти заботы. Я буду продолжать выполнять свои обязанности уже не как самозванец, а как назначенец.

Ребята одобрительно загалдели. Я продолжил:

- Давайте на прощанье дадим концерт нашим колхозникам. Мы же это сможем сделать. Пусть помнят нас не только, как хороших работников, но и как веселых парней.

По окончанию посадки желудей мы действительно дали прощальный концерт. В основном пели хором. Борох оказался прекрасным певцом. У него был мягкий лирический тенор. Кое-кто читал стихи. Я исполнял роль конферансье. После концерта председатель колхоза поблагодарил нас на работу и за концерт. В то время студенты всегда работали бесплатно, поэтому никаких там зарплат-оплат не было. Официально было зачитано письмо в институт с благодарностью за то, что прислали в колхоз такую прекрасную, трудолюбивую и веселую группу студентов.

В СевКавМИС и ВНИПТИМЭСХ зорко следили за отличными студентами и привлекали их к участию в работе по тематике их научных учреждений. На втором курсе получил приглашение и я во ВНИПТИМЭСХ для разработки проекта навешивания на гусеничный трактор двух валковых косилок типа КВ-5. Эта косилка небольшой серией была выпущена отечественной промышленностью. Ее разработчиком был Бочкарев, который и пригласил меня к сотрудничеству. Сделанные мной предварительные расчеты показали, что на гусеничный трактор можно навесить не две, а три такие косилки. В этом случае успешно решается двухвалковая технология кошения трав. Сделал я первую прикидку этой косилки. Завершал разработку студент Венченков, и довел до экспериментального образца под маркой КВ-14,6.

Я оставил работу над этой косилкой, соблазнившись на более подходящую мне работу в СевКавМИС – работу художника. Собственно, переманил меня Сашка Цымбал – мой постоянный компаньон по выполнению художественных работ, который окончил институт на два года раньше меня и стал руководителем лаборатории почвообработки СевКавМИС.

В институте самой большой художественной работой, которую я выполнил совместно с Цымбалом, было создание стенда к 20-летию образования нашего института. Этот стенд красовался в библиотеке института более 15-ти лет. При его создании самым сложным было изображение главного корпуса, левую сторону которого с натуры рисовал я, а правую – Цымбал. Весь текст был написан моей рукой.

Еще одним моим источником дохода была работа на комбайне. На каждых каникулах или производственной практике ежегодно участвовал в уборке хлебов, работая на комбайне на 4-м отделении совхоза «Кагальницкий». Для этого иногда приходилось досрочно сдавать экзамены по некоторым дисциплинам.

После 2-го курса я заработал 6 тысяч рублей и 25 пудов пшеницы, что по тому времени для студента была сказочная удача. Поехал в Ростов, купил там приличный гражданский костюм, чешские туфли фирмы «Батя» и «вельветку» - такую легкую куртку, пошитую из вельвета. Так что я впервые смог пойти на танцы не в военной форме. Признаюсь, что первые два года обучения в институте я никуда то и не выходил. Все свободное время уходило на учебу и подработки.

На третьем и четвертом курсах я возглавлял культмассовую комиссию студпрофкома. В мою обязанность входило обеспечение нормального досуга нашим студентам. Приходилось ездить в Ростов договариваться о приезде к нам артистов. Однажды удалось уговорить приехать драматический коллектив известнейшего по тому времени артиста Папазяна с постановкой «Отелло». Сам Папазян за исполнение роли Отелло получил в дар шубу из рук самой королевы Англии.

К каждому празднику мы готовили концерт художественной самодеятельности. Вначале я сам создавал хор, собрав просто всех желающих в нем участвовать. Затем привлекли к нашей работе преподавателя Бороха, который сам неплохо пел, и очень красиво дирижировал, придавая нашему певчему студенческому коллективу вид настоящего хора. Но в обязанность Бороха входило лишь дирижировать хором, если он окажется на подмостках сцены. Все остальное лежало на моих плечах. Ездил я и в Ростов для покупки нот популярных на то время песен.

На первом курсе оказались две девчонки, которые прекрасно пели – Мишина и Губина. Среди самодеятельных музыкантов выделялся аккордеонист Ботвинкин. Вот эта тройка и стала основой нашей настоящей концертной деятельности. Хор из «массового», то есть поющего как можно громче, постепенно становился более профессиональным. Приняли в институт на работу и профессиональную пианистку. В этом хоре стали петь незамужние преподавательницы и жены наших некоторых преподавателей.

И все же главным развлечением студентов были танцы. Их организация полностью ложилась на меня. Не только в институте, но и во всем городе меня стали именовать не иначе, как «командир танцев». Директор института (так называлась эта должность, которую сейчас именуют ректор) Ведищев не разрешал приходить на наши танцы зерноградским девчонкам. У нас же в институте своих девчонок был неполный десяток. Пришлось мне не раз встречаться с директором, пока не уговорил его, что студент имеет право приходить в институт со своей подружкой.

Остальные девчонки толпились у входа в институт, ожидая, что кто-то хотя бы на один вечер станет ее «парой».

В конце концов, удалось мне уговорить Ведищева разрешить свободный вход на наши танцы всем зерноградским девчонкам. Естественно, что зерноградским мальчикам вход к нам был категорически запрещен, и это «табу» выдерживалось неукоснительно.

Танцы проходили, в основном, под аккордеон, чему способствовало то, что на первый курс поступил учиться еще один аккордеонист – Гонтащук. Иногда играл и наш небольшой духовой оркестр. Приходилось «крутить» и пластинки.

В конце службы в армии и после возвращения к гражданской жизни я был довольно равнодушен к девчонкам, а иногда - даже чересчур равнодушным. И это несмотря на то, что в селе девчонок и самых молоденьких, и переростков было предостаточно.

Весной 1947 года по делам опхоза, где временно работал, я пошел в Кривой Рог, где располагалось руководство военторга. С делами справился быстро. Собрался идти домой. Усталости не чувствовал, хотя от Зеленой Балки до города было около двадцати километров. Неожиданно встретил нашу девчонку Надю. Она была сельским письмоносцем, как называли мы нашего почтальона. Она с небольшой сумкой с несколькими газетами и письмами тоже направлялась домой. Надя два раза в неделю пешим ходом доставляла почту в Зеленую Балку.

Совместная наша дорога, как я подумал, будет не такой скучной, как дорога сюда. Шли мы не очень быстро. Тем для разговора было предостаточно. Она рассказывала о своей жизни. В свои восемнадцать лет натерпелась многого. Тяжело было жить в период оккупации села немцами. После освобождения села жизнь улучшилась ненамного. Полуголодная жизнь сопровождала все ее детство. Было и у меня что рассказать.

В разговорах мы даже не заметили, что до села осталось всего лишь километра три. Перешли балку, и вышли на красивую лужайку, покрытую майской зеленью. Надя предложила немного отдохнуть. Вначале немного посидели, любуясь красотой весенней природы. Затем я прилег на спину. Она легла рядом со мной. Я свой взор направил вверх, следя за тем, как реденькие тучки пробегали мимо нас. Вдруг Надя с хохотом опустила свою правую ногу на мои ноги. Но даже в этот момент мои мысли были все там же, в небе…

Немного отдохнув, мы продолжили наш совместный путь. Вспомнил я, как мы садились на ту зеленую полянку, и как Надя при этом вплотную приблизилась ко мне. Да и нога ее на моих ногах не пробудила во мне мужчину. Возникла у меня крамольная мысль, что она ждала от меня более решительных действий. Я ведь знал, что у нее нет парня, с которым она дружила бы. Но душа моя еще была мертва. «Тамара! Что же ты наделала? - кружилось у меня в голове. – Как ты там сейчас живешь?».

Не скрою, о Тамаре я вспоминал частенько. Однако никакого отклика в душе моей эти воспоминания не вызывали. Жизнь моя все время, после размолвки с ней, стала совершенно пустой, безрадостной. Исключением были лишь минуты, когда я вспоминал наши с ней встречи. Но это было очень не часто…

Летом, когда был я весовщиком на зернотоку, был такой случай. Днем всегда было много народа, в основном женщины. Были и приезжие из Зернограда. Среди них была и семейная пара с дочкой Любой. Приезжали они с первыми автомашинами, следующими под погрузку для перевозки зерна на Зерноградский элеватор. Домой возвращались последними рейсами тех же автомашин. Люба иногда оставалась на ночь здесь же. Для ночевки был здесь простенький курень, сделанный их соломы. В нем я обычно проводил ночь. Если Люба оставалась на ночевку, то в этом курене на ночь мы с ней располагались вдвоем. Но ее я воспринимал просто как неизбежную спутницу. И только. Иногда возникал и вопрос, с какой целью ее отец и мать оставляли свою дочку наедине со мной? Иногда она старалась приблизиться ко мне. Но равнодушие не покидало меня…

Однако так бывало не всегда. Но после того, как мы вставали и отряхивались, чаще всего я чувствовал на себе безмолвный Тамарин взгляд укора… Но ни любви, ни ненависти к ней у меня ни на минуту не возникало. Безразличие оккупировало мою душу…

Весной сорок девятого была у меня роковая встреча с тремя зерноградскими девчонками. Мои глаза сразу же «прилипли» к одной – чернявой. Поздоровался с ними, поговорили о том и сем. Но глаза свои от нее оторвать не мог… Признаюсь, в мыслях мечта:

- Такую бы - мне. Вот ее я бы взял в жены…

Она повернула свою голову в мою сторону и свои черные глазища направила в мою сторону… В этот момент словно молния пронзила меня. Какое-то тепло прокатилось по всему моему телу. Но эти три подружки быстро оставили меня одиноко стоять на тротуаре, а сами поспешили в кино.

Эта встреча долго у меня не выходила из головы. Ее взгляд частенько, словно наяву, я видел все чаще и чаще. Под этим взглядом я стал чувствовать свою душу. Оказывается, есть у меня душа, она еще жива, но продолжает дремать в моей груди. А что же сердце? Оно, бессердечное, продолжало веять холодом, и не позволяло душе хоть немного пригреть меня.

Лето прошло в зное, пыли и недосыпании у руля самоходного зерноуборочного комбайна.

19 сентября 1949 года. Вечер. В институте – танцы. Захожу и вижу, что на расставленных вдоль стен вестибюля скамейках сидит ОНА. Слева, рядом с ней, сидит один из наших студентов – Костя. Справа – место свободное. Подсаживаюсь к ним и подключаюсь к разговору. Она все чаще стала оборачиваться в мою сторону. Потом полностью повернулась ко мне и - на всю оставшуюся жизнь…

Трехлетняя спячка моей души, благодаря ней, ушла в небытие. Я словно родился заново. В душе я почувствовал какой-то восторг. Смотрю на нее, и мне чудится, что это не простая девчонка сидит рядом со мной, а сказочная фея опустилась с небес.

Я взял ее руку. Она не сделала ни малейшей попытки освободиться.

После танцев проводил ее домой. Зовут – Лиля. Ученица из вечерней школы. Возраст – семнадцатый годок. Встретились и завтра, и послезавтра… Вдруг вырывается из ее уст комплимент:

- С Вами интересно стоять…

В общем-то, я не слыл настоящим говоруном, но, как говорят, за словом в карман не полезу.

Вскоре познакомился с ее родителями. Отец, Францев Павел Александрович, - инвалид войны, продолжал носить настоящую пулю в сердце. Как уж там она прижилась и надолго ли – врачи не давали никаких предсказаний. Предупредили лишь, чтобы все его движения были плавными, без рывков и напряжений. Да он и так, по своей природе, был достаточно спокойным, даже флегматичным.

Бабушка Дуня, мама отца, для Лили была и бабушкой и мамой. Отец с мамой Лили разошлись, когда ей было около годика. Втроем вот так и жили.

На танцах я много времени проводил в организации всевозможных мероприятий, так что моей девушке Лиле приходилось танцевать с другими. На это у нее никаких обид не было. Более того…. Танцевал я очень плохо. Не дано. Вначале танцевали мы вальс, танго и фокстрот. Затем стали популяризовать бальные танцы, особенностью которых было то, что все танцующие становились как бы цельным организмом, все подчинялись единому стилю исполнения танца. В бальных танцах быстро выявлялась разница в умении танцевать, что способствовало повышению уровня мастерства даже таких «чурбанов», как я.

Бальные танцы довольно быстро прижились в нашем институтском вестибюле. По размерам он был достаточно просторным и практически вмещал всех желающих.

Танцы в институте стали проводиться регулярно по субботам и воскресеньям. И мы с Лилей их не пропускали. Так прошло почти полтора года. Как только ей исполнилось 18 лет, – сразу же поженились. Свадьбы, как таковой, не было. После регистрации нашего брака распили одну бутылку вина. Из общежития перешел жить к ним.

С бабушкой мы жили, как говорят, душа - в - душу, особенно после того, как я смастерил ей алюминиевую кастрюльку. Посуды тогда было очень мало. Я, идя на побывку к сестре Шуре, по дороге нашел лист алюминия. Лиля сказала, что этой кастрюлькой я «купил» бабушку. Скопил немного денег, купил поросенка и отдал бабушке на выращивание. Покупал для нашего общего поросенка корм. А уж ухаживала бабушка за ним, как за своим родным. Было это еще до женитьбы. Потом выкопал и обустроил погреб. Моя инициативность, безусловно, подкупала бабушку. Примаком жил до окончания института.

Будучи на пятом курсе, в Учебно-опытном совхозе № 2 я подрядился спроектировать, помочь изготовить и отладить машину для мойки небольших деталей и узлов тракторов и автомобилей.

В период работы над дипломным проектом моя жизнь стала очень сложной. Изготовление моечной машины в совхозе подходило к концу. Требовалось мое непосредственное участие в ее сборке, отладке и испытании. Продолжал работать и в СевКавМИС. Да и само выполнение дипломного проекта требовало много времени. Так что было не до танцев.

Лиля начала было ходить на танцы одна, но тут бабушка на ее вечерние развлечения наложила «табу»:

- Муж дома – и ты сиди вместе с ним. Не пристало жене развлекаться где-то на стороне.

Я в их взаимоотношения не вмешивался. Сами разберутся, что и как. Да и времени на это у меня не оставалось…

Над дипломным проектом я работал с повышенным усердием, понимая, что это главный экзамен оценки моих усилий по приобретению необходимых знаний для будущей успешной деятельности сельского инженера. Я, прошедший сравнительно большую школу и трудовой, и фронтовой жизни, изучал все дисциплины досконально. Вот все эти знания в полной мере использовал в процессе дипломного проектирования.

Расчеты по обоснованию всех искомых параметров провел очень тщательно и с глубокой проработкой. Расчетно-пояснительную записку оформил переплетом в виде «пушкинского томика», что вызвало восхищение у членов ГЭК (Государственной Экзаменационной Комиссии). Безукоризненно подготовил и 12 листов чертежно-графических работ, по которым я и вел саму защиту. Все члены ГЭК обратили особое внимание на красоту выполненных заголовков и всех сопровождающих записей. Так что внешняя сторона моей защиты не вызывала сомнений. Более того, конструкторская разработка была внедрена в совхозе, чего не было у других дипломников.

В то время рецензирование дипломных проектов должно было проводиться независимыми внешними экспертами, то есть инженерами крупных предприятий и организаций. В Зернограде таких предприятий было четыре: ВНИИПТИМЭСХ, СевКавМИС, Ремонтный завод и совхоз.

Мой дипломный проект попал на рецензирование в СевКавМИС. В то время с рецензией дипломнику давали познакомиться за час до защиты. Специальные посыльные носили проекты на рецензию, и они же возвращали их в институт. Так что дипломники не знали, в каком предприятии рецензируется их дипломный проект и что написано в рецензии. Я оказался исключением. Мой дипломный проект на рецензию носила родная тетка моей жены Шура. Так что содержание рецензии для меня не было тайной. В ней было лишь одно замечание, что я в цехе по ремонту гусеничных тракторов запроектировал подъемно-транспортное устройство – таль недостаточной грузоподъемности - лишь на 3 тонны, в то время как сам трактор весит более 10 тонн. Это же недоумение высказали и некоторые члены ГЭК. При защите я пояснил, что таль нужна для монтажа и демонтажа лишь двигателя, который весит менее 3 тонн. Само перемещение трактора по цеху осуществляется с помощью специального рейсового устройства, что вытекало из самой формулировки темы: «Поточный метод ремонта гусеничных тракторов».

Так как на курсе в учебе меня считали фаворитом, и я досрочно завершил работу над дипломным проектом, то честь открытия защитной эпопеи была предоставлено именно мне. Моя защита длилась более полутора часов. А остальных – менее часа. Просто «свежие» члены ГЭК всегда были активней с утра. Мою защиту оценили пятеркой.

Председатель ГЭК Руничев поздравил всех нас с присвоением специальности инженера-механика сельскохозяйственного производства, и пожелал счастливого плавания по волнам самостоятельной жизни.

Я ранее упомянул о нашем знаменитом студенте Иване Головатом. Очень забавной была его защита дипломного проекта. Сам дипломный проект помогал ему делать чуть ли не весь курс. На защите ему было задано множество вопросов. Каждый член ГЭК считал своим долгом «попрощаться» с этим уникальным студентом. Особенно был активным Анатолий Дмитриевич Никитин, задавая часто вопросы издевательского характера. Иван, лишенный возможности пользоваться «шпаргалками», мужественно молчал. Но все же окончательное решение членов ГЭК – тройка.

Знал ли Иван, почему Никитин был так активен на его защите? Знал! Никитин и Головатый одновременно ухаживали за одной и той же особой женского пола. Но победа досталась Ивану.

Завершал дипломную эпопею мой соперник по спорту Переверзев. Его диплом был оценен на четверку.

После защиты дипломного проекта я сразу же стал готовиться к отъезду в Ставропольский овцетрест, куда по распределению получил назначение.

В качестве приданого у жены был простенький плательный шкаф. Его решили отправлять багажом малой скоростью. Для повседневного скарба в виде пальто, костюмов и тому подобного я смастерил два чемодана из фанерных ящиков, купленных в сельПО. Эти чемоданы сопровождали нас всю нашу жизнь. Даже сейчас они еще «живы», храним как историческую реликвию начала нашей самостоятельной супружеской жизни.

В кассе института получил свои отпускные и овцетрестовские подъемные деньги, мы с Лилей быстро собрались и - в неведомую даль…