Глава 3 Солдатские будни

В 1940 году, сразу же после окончания средней школы, прибыли к нам из райвоенкомата вербовщики в военное училище. Меня, окончившего школу только на пятерки, долго уговаривали стать командиром Красной Армии. Расписывали прелести военной службы. Нажимали на патриотизм. Но не лежала у меня душа к такой престижной в то время перспективе. В школе очень хорошо давались мне математические дисциплины, включая физику. Так что больше всего прельщала меня идея создания,конструирования самолетов.

В то время многие мальчишки мечтали быть летчиками. Девчонки тоже мечтали выйти замуж именно за летчика. У меня же о карьере летчика и в мыслях никогда не просвечивалось, да и по состоянию здоровья медицинская комиссия вряд ли бы допустила меня до летного училища. В те годы стоило мне хоть немного покачаться на качелях, как появлялось головокружение. Даже вальс танцевать нормально я не мог. Стоило мне хоть немного <закружиться в вихре вальса>, я тут же должен был остановиться.

Комиссарская перспектива, как у отца, меня также мало прельщала. Но была у меня еще одна причина избегать военной службы. Я беспрекословно могу выполнять любую, даже самую непрестижную работу, если просьба или указания даны в нормальном тоне. Но если это тон приказной, то тут же у меня появляется протест, нежелание делать любое дело по принуждению. В армии же на любой шаг - приказ, который я воспринимаю как принуждение.

Осенью я стал рядовым пехоты. Научили нас ходить строевым шагом.

Кольца, турник, брусья - это то, что я не способен освоить не то что во время учебы, но и никогда. Руки у меня физически слишком слабы. Дрова пилить, - что на каторгу идти. Они, руки, немеют немедленно, стоит увидеть им поперечную пилу. В то же время своими руками могу делать самые тонкие работы.

Легкая атлетика, особенно стайерские дистанции, были у меня любимым спортом. Я не мог себе представить и поверить, что после любого даже самого длительного похода могут болеть ноги. Большинство красноармейцев на любом привале сразу же падали на землю. Я же на привалах, от безделья, просто томился. Вот потому то меня использовали в качестве вестового или посыльного. Подходил я на эту должность еще и потому, что ходил очень быстро.

Несмотря на столь большую диспропорцию между физическими данными рук и ног, нормативы ГТО (готов к труду и обороне), хотя и с большими трудностями, но выполнил.

Научились мы в противогазах ходить длительное время, в том числе и в полном снаряжении.

Не плохо я стрелял из боевой винтовки. Получил значок "Ворошиловский стрелок". Из тридцати возможных очков я всегда выбивал не менее двадцати девяти. Но это - с положения <лежа>. Неплохо получалась стрельба <с колена>. А вот достижения в стрельбе <стоя> были очень неважные. Слабость рук - тому причина, хотя глаз меня никогда не подводил.

Глазомер был у меня всегда превосходный. Об этом я знал еще с детства. В нашем клубе был бильярд со стальными шарами. Не только среди своих сверстников, но и среди взрослых мне не было равного соперника. Каждую третью партию выигрывал с разбоя.

В войну в одной из частей в столовой сажали за стол по девять человек. Почему по девять? В булке хлеба как раз было девять порций. Я был за своим столом постоянным резчиком хлеба. Только мне удавалось <на глазок> разрезать эту булку хлеба на одинаковые по весу девять частей. Недовольных сослуживцев никогда не было.

Выучили мы воинские уставы. Проблем у меня на этот счет не было никаких. Вообще учеба мне давалась очень легко.

В то же время не все, что было написано в уставах, я мог нормально воспринимать. Никак не мог понять, почему в уставе как то неопределенно прописана ситуация с возможностью пленения.

- В плен никогда не сдаваться! - твердил наш командир.

- А если вокруг меня враги и отступать некуда? - не унимался я.

- Отстреливайся до последнего патрона!

- Но в таком случае я же попадаю в плен!

- Последним патроном пристрели себя!

- А не лучше ли будет, если последним патроном я застрелю еще одного врага? А сам останусь жив. Потом, может быть, мне удастся из плена сбежать, или совершить какой то геройский поступок.

- Разговорчики! Три наряда вне очереди!

Так я впервые был наказан. Этим дали мне понять, что уставы надобно выучить, вызубрить. А все непонятное пусть так и остается непонятным.

Вот, пожалуй, и все, что нам удалось освоить до весны сорок первого года. В конце мая выехали в летний лагерь. Начались усиленные тренировки на физическую выносливость и тактику ближнего боя с примкнутым к винтовке штыком. "Коли!" - эта команда до сих пор частенько звучит в моих ушах.

Я не почувствовал себя еще настоящим красноармейцем, как началась война.

Мы отступали, огрызаясь, зацеплялись то на Днепре, то на Донце: Горечи поражений наелись досыта. Временами утешались радостями нечастых небольших побед. Всякое бывало. Об этом можно прочитать во множестве документальных и художественных произведений.

По равнинным полям правобережной Украины откатываться нам на восток было хотя и неуютно, но все же легко. А как перепрыгнуть через Днепр? В Днепропетровске мост немцы разбомбили. В Запорожье Днепровская плотина немецкими бомбами искорежена. Не то, что проехать, или пешком пройти, но и ползком не проползти. В Никополе - действующая паромная переправа. Туда нас командование и направило. Наш хозвзвод оказался в привилегированном положении - брички в конной упряжке. До Днепра добрались благополучно.

У парома беженцев и пеших, и с конными упряжками - не перечесть. Весь склон правого берега Днепра запружен так, что, как говорят, яблоку негде упасть. Для беспрепятственного проезда и прохода воинских частей на паром устраивали специальные коридоры.

Однако толчея эвакуированных семей была столь непролазной, что погрузка шла очень медленно. Наша пехотная часть стала расширять этот коридор своими силами. Хоть и медленно, но все же погрузка пехоты шла нормально.

Командир нашего взвода переправу материальной части - бричек устроил нетрадиционно - мобилизовал каюки (это такие большие рыболовецкие лодки) прибрежного рыболовецкого колхоза. Брички по конструкции были быстроразборными. По две их умещались на одном каюке. Лошадей по прибрежной воде погрузили на паром. На каждом каюке по четыре рыбака на веслах. Поплыли. Ширина Днепра у Никополя превышала один километр. Паром стартовал позже, чем мы, но плыл куда быстрее и нас обошел. Наши силачи из хозвзвода предложили рыбакам свою помощь. Рыбаки ответили, что здесь нужна не столько сила, сколь умение, иначе нас унесет по течению до самого Черного моря. Посоветовали нам сидеть тихо, и каюк поменьше раскачивать. К нашему удивлению каюк, управляемый рыбаками, плыл точно перпендикулярно течению Днепра.

Причалили к левому берегу несколько позже парома. Недалеко виднелся лесочек, откуда наши лошади галопом мчались к нам. Мы быстренько собрали брички, и вдруг услышали знакомые и страшно неприятные звуки: "Ву-у, ву-у:". Так могли гудеть лишь фашистские <Юнкерсы>. Это заставило нас ускорить работу по сборке бричек и запрячь лошадей. Практически одновременно с первым галопом наших лошадей на противоположном берегу появились многочисленные взрывы бомб, сброшенных "Юнкерсами". Аллюр <три креста> - таков был нам приказ.

Несмотря на быстрый бег наших лошадей и стук их подкованных копыт, взрывы бомб повторного захода <Юнкерсов> были все еще слышны, как раскаты грома. Мы с облегчением вздохнули и поблагодарили своего комвзвода за его находчивость. Вряд ли нам до бомбежки удалось бы переправиться через Днепр на пароме. Наша часть в полном составе благополучно переправилась. Что было на переправе дальше? Что произошло на том берегу с эвакуированными людьми, не успевшими переправиться на левый берег Днепра? На подходе была еще одна воинская часть. Что стало с ней?

Ответы на эти вопросы я однажды, будучи в Никополе после войны лет через двадцать, попытался выявить. К сожалению, найти очевидцев происшедшей трагедии не удалось. Кое-кто лишь вспоминал, что паром действовал довольно длительное время. Бомбили немцы переправу многократно. Разбомбили и паром.

О первой половине войны и вспоминать то как-то не хочется. Горечь поражений - не тот стимул:

Вторая половина войны, которую исчисляю с победы на Курской дуге, ничем особенным для меня не выделялась, но была спокойнее.

Осень сорок третьего. Я - курсант 1-го РАУ (Ростовского артиллерийского училища), эвакуированного в Челябинск. Лишь немного проучившись, наш поток по неизвестной мне причине отправили на фронт. Формирование фронтовых частей происходило в знаменитых суворовских Гороховецких лагерях. И вот я оказался в 6 ЗАП (запасном полку). Там нас подучили, и я стал артиллерийским разведчиком. Теоретически. Практических стрельб не проводили.

Это был 1943 год, самый голодный год в моей жизни. Кормили нас так, что многие солдаты с трудом ноги волочили. Американские караваны кораблей со <Свиной тушенкой> были еще в пути. При малейшем случае разговор заводили лишь о еде:

- Оцэ ранком просыпаюсь, а на столи макитра верэныкив:

С мыслями о варениках для всех нас каждый день и начинался, и заканчивался. Проснувшись ночью кроме, как о варениках, ни о чем больше не могли и думать. А сны о варениках воспринимали как праздник. Особенно трудно приходилось тем, кто дома привык к вкусному застолью. Я этот голодный период перенес сносно. В этом немалую роль сыграло то, что меня дома приучили кушать без спешки, и как можно лучше пережевывать пищу.

Зима. Ежедневные занятия в лесу. Холодище. Морозище. Снежище. Одеты мы были в обычные шинели. О ней, шинели, ходил такой анекдот. Зимой шинель - одежда теплая, так как она суконная, а летом не жаркая, так как она же не на вате. Ох, как хотелось нам, чтобы она, шинель родная, оказалась на вате.

Стоим шеренгой полукругом. В центре командир, одетый в полушубок и в валенках. Мы же все в шинелях, ботинках и обмотках. Рассказывает он нам о содержании уставов или тактических ходах в конкретных боевых условиях. Спасибо, что разрешалось тихо шевелиться. Я очень внимательно следил за состоянием моих ног, чтобы они не подмерзли. Мне удалось получить ботинки на два номера больше, чем требовалось. Во-первых, это мне давало возможность свободно шевелить ступнями ног, и, во-вторых, я мог безбоязненно утолщать портянки, пришивая к ним случайно найденные куски любых тряпок. При малейшей возможности я старался двигаться, чтобы не замерзнуть. Некоторые ребята подморозили ноги, руки, уши до такой степени, что оказались в госпитале.

После окончания запланированной подготовки нас к будущей фронтовой деятельности, я попал в часть, которая направлялась на Карельский фронт. Первая дислокация - в Хибинах. Город Кировск.
Практические стрельбы начались для меня лишь в Хибинах по реальным целям Финской армии. Так что такое <перелет> и <недолет> я усвоил основательно. Мой <глаз> и здесь сослужил добрую службу. Взять врага в <вилку> для меня не составляло никакого труда.

Первые дни пребывания в Хибинах мы удивлялись, что после ухода очередного потока солдат со столовой, на столах оказалось много недоеденной пищи. Мы заскакивали в столовую, как голодные волки и, не дожидаясь, когда нам подадут наши порции еды, с наслаждением подбирали объедки пищи, оставленные предыдущим потоком. Но вскоре мы и сами стали оставлять после себя объедки. Солидные заполярные нормы питания заставили нас позабыть о варениках, и все чаще разговоры шли совсем на другую тему:

- Вот на гражданке у меня осталась девчонка: Мы с ней:

Дальнейший мой путь - фронтовой учебный автомобильный батальон по подготовке шоферов. Расположен он был на берегу Белого моря. Лето 1944 года было жарким. Комаров - тучи. Без специального накомарника появляться на воздухе даже в расположении нашей части небезопасно. Но зачастую и накомарники не могли спасти. Комары находили щели в нижней части накомарников, и тогда от их укусов шея не просто чесалась, а горела огнем. Если же учесть, что настоящих накомарников на всех солдат не хватало, и вместо них выдавали марлевые косынки, обработанные специальными препаратами, отпугивающими комаров, то к вечеру лица солдат становились от укусов комаров синими.

Белое море. Мы здесь его увидели манящей водной гладью. Нам разрешили на берегу отдохнуть. Некоторые <горячие> головы быстренько разделись и <шовбусь> в воду. В одно мгновение они повыскакивали из воды, словно пупырчатые огурчики. Я, обычно, сразу в воду никогда не прыгаю. Сначала похожу по свежему морскому воздуху, поостыну, и лишь тогда ногой проверяю, какое ощущение она, нога моя, воспринимает. Так что я ограничился лишь тем, что пальцы ног опустил в воду и сразу же убрал их. Из курса географии вспомнил, что вода в Белом море всегда имеет одну и ту же температуру - 4 градуса тепла.

Так как наша часть расположена была в нескольких километрах от берега моря, то мы частенько приходили сюда подышать свежим морским воздухом.

Учеба мне давалась без малейших затруднений. Изучаемую нами полуторку, то есть ГАЗ-ММ, а также ЗИС-5 я знал до мельчайших деталей. Зампотех части инженер-капитан Серебряков называл меня <королем автомобилей>. На вопрос о назначении каждой канавки или отверстия отвечал я мгновенно, без обдумываний. Усвоение основ техники мне давалось без малейших затруднений. Так что я успешно сдал экзамены Беломорской ГАИ, и получил удостоверение шофера третьего класса.

Как-то повелось, что незамеченным мне редко удавалось остаться. Влияло то, что отлично окончил среднюю школу. Везде, где проводились любые учения, я получал лишь пятерки. К тому же - говорливый, с хорошей дикцией, голос - громкий. Рисую. Красиво пишу. Потому то часто становлюсь комсомольским вожаком, а заодно и художником, а то и конферансье.

Карельский фронт, в сравнении с другими фронтами, был достаточно тихим, так что превалировали, в основном, лыжные рейды и <бои местного значения>. Ходил на лыжах я неплохо. Это я так думал, пока не рискнул в Кировске спуститься с довольно высокой горы, в подножье которой располагался сам город. Взобрался на самую вершину. И - помчался. В глазах - резь, ничего не вижу. Тело - как у пьяного - туда - сюда:. Вестибулярный аппарат у меня всю жизнь барахлит. Я палки лыжные - между ног, и тихонечко - вниз. По ровному снегу еще в Гороховецких лагерях я на лыжах чемпионил благодаря своим неустающим ногам. А вот по карельским сопкам - это не для меня.

То была та самая гора, летом за которую солнышко заходит на полчасика и вновь появляется, возвещая, что <белая ночь> почти и не прерывалась.

К нам, во фронтовой учебный батальон однажды прислали целую роту солдаток-девчонок. Командование приняло строжайшие меры, чтобы не того: Их рота была ограждена широкой белой линией, за которую - ни-ни! Ни им, ни нам. Они - по ту сторону <границы>, а мы - по эту. Разговариваем. Глаза горят. Да и не только глаза: Вскоре на них напала какая-то <напасть>, сплошная эпидемия: Приехала фронтовая медицинская комиссия, <разобралась>, и приказала ту белую сплошную границу стереть. Пусть всем будет позволено любоваться красотами окружающего нас леса.

В девичью роту я был назначен комсоргом. Не исключаю, что в таком моем назначении не обошлось без мнения инженер-капитана Серебрякова. Одновременно выполнял обязанности художника. Выпуск боевых листков было моей главной обязанностью. Временами подменял командиров-преподавателей. Так что, первый преподавательский опыт получил в разговоре по устройству автомобиля со своими милыми красавицами.

В апреле 1945 года нашу часть передислоцировали в город Ростов-Ярославский. Это один из древнейших и красивейших городов Центральной России. Церквей и монастырей там столько, что я так и не смог их пересчитать. В одном из монастырей в свое время <проживала> и первая жена Петра Великого. Впечатляюще выглядел древний Кремль - центр города.

Расквартировалась наша часть в здании бывшей школе. Я стал постоянным дежурным по кухне. Сутки на дежурстве, а двое - мое личное время - куда хочу, туда и расходую. Пристрастился изучать духовное наследие города. Все оно размещалось у берегов довольно большого озера Неро. Местные жители охотно мне рассказывали многочисленные былины и легенды о местном женском монастыре и других духовных заведениях, окружающих озеро со всех сторон.

В городе прекрасный парк, в центре которого был фонтан. Вокруг него большим кругом шеренгой шириной в шесть человек тихим шагом кружилась молодежь. Решил и я покружиться, но не сам, а со своими двумя дружками - сапожником Володей и поваром Ваней.

Подойдя к этому кругу, мы вскоре заметили <неполную> шеренгу - только три девчонки. Пристроились. Разговорились. Ходили по этому кругу довольно долго, пока наши спутницы не сказали, что им пора домой. Так было дня три.

Среди девчонок выделялась одна - Тамарой звали. Красавица. Темные локоны лежали на ее белых плечах. Глаза, что темные бусинки. В нашей компании она была заводилой. Все без исключения, включая и остальных двух девчонок, беспрекословно подчинялись ей. Она всегда была в центре шеренги. Слева от нее, в наружной части шеренги были мы, а справа - ее подружки. Мое место было посредине своих друзей. Между мной и Тамарой оказался Володя. Несколько дней спустя Тамара и Володя к концу вечера стали уединяться, и наша шеренга оказывалась неполной. Нам без Тамары становилось скучновато, и мы быстро расходились по домам.

Но так продолжалось совсем недолго. Как-то Тамара и Володя немного отошли от нас, но Тамара отказала Володе в уединении. Я подошел к ним и, вынув из левого кармана гимнастерки колоду карт, сказал:

- Сейчас я погадаю, что произошло между вами.

Я частенько прикидывался то цыганом, то молдаванином, а то и грузином. Немножко я на всех их был похож. На одной из фронтовых фотографий я выглядел словно вылитый грузин. Этому сходству придавали еще и небольшие усики, которые отрастил к тому времени.

- Цыган, - обращается ко мне Тамара. - Мне с тобой поговорить надо.

- Не о чем нам с тобой говорить. Поговори лучше с Володей. А я пойду в кино. Заблаговременно и билет купил.

- Не верю, покажи.

Я билет показал.

- Дай, я его сама посмотрю.

Подаю ей. Посмотрела и возвращает назад.

- Но коль такая важная причина, то не возражаю. Иди в свое кино.

Наша шеренга разошлась, кто - куда. Я пошел в кинотеатр. Побродил немного вокруг него. Потом зашел. Кинозал был уже почти полностью заполнен. Сел на свое место, крайнее у центрального прохода. Рядом, слева, оказалось место пустующее. Посмотрел вокруг. Зрители - разноликие.

Преобладала молодежь.

Началась демонстрация фильма. Вдруг я заметил, что какая-то фигура проскользнула мимо меня, и села рядом со мной на пустующее до этого времени место. Я не обратил внимания, кто этот запоздавший кинозритель. Показывали вначале киножурнал из фронтовой жизни. Затем начали демонстрировать кинофильм <Черевички> по мотивам произведений Гоголя.

Вскоре на кисть моей левой руки легла чья-то рука. Я повернул голову налево и от изумления замер - рядом со мной сидела Тамара. Она легонько мотнула своей красивой головкой, и ее локоны, как огнем, обдали мое лицо, а ее правая рука крепко сжала мою левую.

- Как ты здесь оказалась?

- А разве это сейчас уж так важно?

Я ничего не спросил о Володе. Мы с ней заговорили тихонечко. Чтобы не мешать смотреть фильм другим кинозрителям, она прильнула ко мне, и возникло чувство, что ее отдельно от меня уже и не было. Она растворилась во мне. Мы стали с ней единое целое. Нам было не до кинофильма. Мы шептались и шептались. Показалось мне, что на целом свете нас было только двое - она и я. Нас уже не интересовало, что проецировалось на белом киноэкране. Единственно, что я запомнил об этом фильме, так это его название - <Черевички>.

В один из моментов она произнесла:

- У меня есть ребенок.

- У ребенка и вдруг ребенок? Не верю, - ответил я.
Она еще ближе придвинулась ко мне. Я понял, что этим она просто хотела подчеркнуть, что наша любовь будет полной, со всеми положенными для этого любовными атрибутами.

Кинофильм закончился. В кинозале появился свет. Люди стали расходиться, а нам вставать из насиженных мест совсем не хотелось. Выходили из зала последними. Она повела меня по городским улицам. Куда мы шли - я не понимал. Был - как завороженный. Она частенько мотала своей головкой и обдавала меня жаром своих локонов.

Тему для разговоров вначале предлагала она. Вскоре я освоился со своей новой ролью, и на равных повели мы нашу беседу.

- Так что же случилось? Где Володя? - вырвалось у меня.

Безо всякого смущения Тамара ответила:

- Он скучный и какой-то чужой. Мы с ним рядом, а мне кажется, что его то совсем возле меня нет.

Не мой он. Не мой. Пусть ищет свою половину сам.

- А я твой?

- Ты - другое дело. Я с первой встречи нашей шестерки заметила тебя и ждала, что ты сам подойдешь ко мне. Но ты оказался стеснительным и несмелым. Именно поэтому я приняла предложение Володи. Но очень скоро поняла, что совершила ошибку. Вот потому то сама сделала первый шаг навстречу тебе. Прости, что я первая подошла. Обычно такой шаг для девушки противоестественный. Но я рискнула. Надеюсь, что ты это поймешь.

- Не только понимаю, не только оправдываю, но и благодарю судьбу, что такая красавица обратила на меня внимание.

- Ну, какая я красавица?

- Ты самая красивая девушка, которую я видел в своей жизни.

- Это правда? А среди девушек твоей роты разве нет красивей меня?

- Да разве с тобой кто может сравниться? А твои локоны вообще сводят меня с ума.

- Знаешь, у меня такое ощущение, - произнесла Тамара, - что тебя рядом со мной и нет. Ты - во мне. Там, внутри. И оттуда я слышу твой голос, как мотив любимой песни. И ног то у нас не четыре, а всего лишь две - одна твоя, а другая - моя. А вот рук - четыре:

И она обвила меня за шею своими обнаженными руками, а я прижал ее талию еще крепче. Слезинки покатились по ее прекрасному личику. Я стал ее целовать, осушая каждую слезинку:

- Прости меня, что плачу. Это я от счастья. Такого умиления, как у меня сейчас, я никогда не ощущала. Сейчас я на седьмом небе. Нет, не так. Теперь мы с тобой вдвоем на седьмом небе. Это я тебя туда подняла, насильно затащила. Прости, что это я сделала сама, не спросив твоего разрешения.

- Спасибо тебе, моя дорогая, за все, что ты сделала для меня. Признаюсь, такого наслаждения от прикосновения к тебе я никогда не ощущал. Прошу, реже мотай своей головкой, а то от прикосновения ко мне локонов твоих волос я очень скоро сойду с ума, и тебе придется носить передачи в психбольницу.

Тамара своими локонами прижалась в моей щеке, и рукой закрыла мой рот.

- Давай помолчим, - прошептала она. - Дай мне прийти в себя от счастья, которое на меня накатилось.

Я стал поцелуями покрывать все ее лицо. Она не сопротивлялась. Только поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, подставляя моим губам и глаза, и щеки, и лобик, и губы.

- Ну, хватит, - произнесла она, - а то теперь я сойду с ума, и уже тебе придется в психбольницу носить передачи.

Мы любовались друг другом и не заметили, как солнышко выглянуло из-за горизонта.

- Прости, Коль, мне надо уходить на работу.

Впервые она назвала меня по имени. Ласкательно.

- Вечером в семь встретимся в парке. Я тебя сама найду.

И упорхнула.

Следующим вечером я пришел в парк задолго до назначенного Тамарой времени. Спиной прижался к стволу первого попавшегося дерева, и с полузакрытыми глазами погрузился в приятные воспоминания о нашей с Тамарой первой встречи. Сколько я так стоял сказать не могу. Вдруг чьи-то руки прикрыли мои глаза.

- Тамара, это ты? - промолвил я и своими руками прижал ее руки. Она вскрикнула. - Что с тобой?

Я поворачиваюсь к ней и вижу, что кисть ее левой руки забинтована.

- Что случилось, моя красавица? Что с рукой?

- Нечаянно ошпарила руку кипятком.

- Как это произошло?

- Несла кастрюлю с кипятком. Тряпка у левой ручки была мокроватой и нагрелась так, что я не удержала ее, и вода из падающей кастрюли пролилась на левую руку. Пока я добежала до железнодорожной поликлиники, кожа руки покрылась волдырями.

- И что же будет дальше?

- Что будет? Теперь мы сможем быть с тобой вместе и днями и ночами.

А не умышленно ли она это сделала, мелькнула у меня мысль. Невольно я стал ее озвучивать:

- А не умыш:

Но она не дала мне досказать вопрос, и закрыла мой рот своими губами. Потом шепнула:

- Никаких вопросов. Забудем об этом и больше вспоминать не будем. Пойдем, прогуляемся.

Тамара взяла меня под руку и пошла быстрым шагом.

- Куда так быстро мы идем?

- К моему дому.

Ее дом оказался совсем недалеко от парка. Закрывает она калитку, и ведет меня по дорожке до одиноко стоящей яблони. Обсматриваюсь. Это их земельный участок. Довольно длинный. Заканчивается у самого берега озера Неро.

- Присядем, - предлагает она, и первой садится на скамеечку у яблони. - Посмотри на закат солнышка. Красиво?

Я осмотрелся. Противоположный берег озера едва проглядывался. В воздухе - ни ветринки. На воде - полнейший штиль. Глянул в сторону заходящего солнца и удивленно воскликнул:

- А солнышко не одно! Их - два.

- Глупенький мой! Нижнее солнышко, это не солнышко, а его отражение в воде озера. Правда, красиво?

Прижавшись, мы сидели тихонечко, и любовались необыкновенным зрелищем зарева заката. Вот оно, солнышко, наполовину спряталось от нас, потом стало на наших глазах медленно опускаться в воду и совсем утонуло в озере.

- Посмотри, - сказала Тамара, - а солнышка уже и нет. Оно просигналило нам, что пора садиться в лодку и плыть далеко-далеко:

- А где мы возьмем лодку?

- Сейчас сбегаю домой за ключом от лодочного замка.

Вскоре она возвратилась, держа в руках ключ и одно весло, схватила меня за руку и потянула в сторону озера. Мы побежали. Вот и лодка. Привычным движением она освободила ее от охранительной цепи, и, легонько толканув меня в лодку, подала весло.

- Умеешь управлять лодкой?

- Никогда не приходилось.

Я с веслом уселся на скамейку с одной стороны лодки, а Тамара села на противоположную скамейку.

- Я капитан! - гордо произнесла она. - Слушай мою команду: "Вперед!"

Я растерялся. Как можно плыть на лодке с помощью лишь одного весла?

- Когда мы в сорок первом переправлялись через Днепр на рыболовецком каюке, то весел было четыре, по два гребца с каждой стороны. Потому то лодка и плыла ровно. А с помощью одного весла мы же будем крутиться на одном месте.

Тамара расхохоталась. Я оставил весло на дне лодки и решил подойти к ней, расцеловать ее - такая она в этом момент была привлекательной. Но при первом же моем шаге лодка чуть колыхнулась, и я пошатнулся. Чтобы не упасть в воду, я плюхнулся на ее дно. Это вызвало еще более раскатистый хохот Тамары. Чуть ли не ползком я все-таки добрался до нее и, стоя на коленях, прижал ее талию к себе, а губами приостановил хохот. Она положила свои руки на мою голову, и стала перебирать пальцами мой волос:

- Какая превосходная шевелюра на твоей голове, темно-каштанового цвета, волнистая. Завитушки природные? - спросила она.

- Так я же цыган, - отшутился я.

В таком положении мы пробыли довольно долго, даже колени у меня заболели.

- Капитан! Нам пора плыть, - прерываю я затянувшуюся паузу.

- Куда прикажет плыть, мой повелитель?

- Вон в ту даль, - и показал рукой в сторону противоположного берега озера.

Тамара берет весло и, легко орудуя ним одной правой рукой, укладывая его то на левый борт лодки, то на правый, направила движение к центру озера, подальше от берега. Я понял, как можно с помощью одного весла вести лодку в любом направлении, тем более, что могу грести веслом не одной, как Тамара, а двумя руками. Но добровольно Тамара решила мне весло не отдавать, и с еще большим усердием стала грести воду. Но силы у нас были неравные, и я вскоре уже сам принудил лодку плыть в нужном нам направлении.

- Капитан, а не пора ли нам бросить якорь? Мы отплыли от берега уж довольно далеко.

- Пора, мой повелитель, - отзывается Тамара и уверенным шагом переходит на мою сторону лодки, садится на скамейку рядом со мной, но ногами в другую сторону.

Ох, какая же это оказалась удобная поза. Она своей грудью прильнула к груди моей. В этот миг меня будто током пронзило. В полумраке ночи она мне казалась еще красивее, чем днем. Мы целовались-целовались, любовались-любовались, насаждались-наслаждались друг другом.

Как-то незаметно подкралась к нам утренняя заря, и мы <протрезвели>. Стали любоваться восходящим солнцем. Затем Тамара, глядя мне прямо в глаза, задает вопрос:

- Почему же ты не спрашиваешь, как это у меня произошло в первый раз?

- А зачем? У каждой девушки это однажды обязательно происходит. Таков закон природы.

- А я бы хотела, чтобы ты об этом знал, - настаивала Тамара. - Был у меня парень. Как-то мы в комнате были одни. Мама была на работе. Стали резвиться. Я убегала, а он меня догонял. Наконец устали, и решили отдохнуть на кровати. Что и как было дальше - воспоминания туманные. Пришла в себя, когда все это свершилось. Не скрою, мне это было приятно: Вскоре его призвали в армию, и он попал на фронт. Мы с ним переписывались. Через полгода получили похоронку. Вместе с этой похоронкой умерла и я. Бросила учебу и пошла на работу. Без труда устроилась буфетчицей на железнодорожной станции. Помогли мама и папин авторитет.

- А кем был твой отец?

- Прокурором города. Погиб в сорок втором.

- А мой отец погиб в сорок первом. Он на гражданке был профессиональным партийным работником, а в армии - комиссарил. Так что мы с тобой наполовину сироты.

- Целый год моим <любимым> был мой буфет. Никого больше не признавала. Этой весной мои подружки стали уговаривать пойти в парк. Как же - весна, а я сижу дома безвылазно. В первый же день появления в парке нашей тройки мы повстречали тройку вашу. Глянула на тебя, и сразу же проснулась от годичной спячки. Все остальное ты знаешь. Так что обо мне суди сам, кто я и какая я.
Тихонечко я повел лодку к берегу. Вначале молчали и лишь влюблено смотрели друг на друга. Первым молчание нарушил я:

- А какая у тебя фамилия?

- Какая? Плохая. Очень плохая.

- У меня тоже ведь не очень того. Я - Бугайченко.

- А я - Бухаркина. Но отец мой никогда не пил и не курил. Я же, несмотря на то, что работаю в буфете и ежедневно наливаю вино и водку другим, сама никогда не притрагиваюсь к этому пойлу.

Я остановил лодку, подошел к Тамаре и долго-долго целовал ее колени, руки и всю ее от пальчиков ног до макушки головы: Особенно мне нравилось поднять локоны ее волос и целовать плечи и шею. В ее глазах сверкали искорки любви, да всем видом она показывала, что с этого вечера она принадлежит мне и только мне.

У берега примкнули лодку, и подошли к яблоне. Сели на лавочку. И опять целовались-целовались, говорили-говорили:

- Прости, Тамара, но мне пора уходить. Надо отдохнуть, поспать. Вечером я заступаю на дежурство по кухне. Так что сегодня мы больше не встретимся. Целые сутки я глаз не смогу сомкнуть. Завтра вечером, после дежурства, я к тебе приду сам. Жди дома.

Назавтра я застал Тамару на улице у своего дома.

- Давно ждешь?

- А что мне делать в комнате? Дышу свежим воздухом, и наслаждаюсь воспоминаниями о нашем вчерашнем вечере. Немножко ноги подустали стоять вот тут. Пойдем, сядем на скамейке у яблони.

Подошли к яблоне. Сели. Тамара <щебечет> без устали. Не дает мне и слова вставить в ее разговор. Потом мы поменялись ролями. Я стал говорить, а она - слушать. Умела она говорить, и умела слушать. Между нами сложились такие взаимоотношения, как будто мы знакомы давным-давно.

- Пойду за ключом и веслом. Не возражаешь? - и с хитринкой посмотрела на меня.

- Иди, но быстрей возвращайся. Видишь, солнышко не дождалось нас и утонуло в озере.

- Мы ему прощаем, и обещаем встретить его рано утречком со всеми почестями.

Мы довольно быстро оказались на прежнем месте водной глади.

- А не скупаться ли нам?- предлагаю я.

Зачерпнула она рукой воду и отрицательно покачала головой:

- Да нет. Вода уж слишком холодная. Подождем с месячишко. Вот тогда и побалуемся в водичке озера Неро. А плаваешь ты так же, как и веслом орудуешь?

- Да нет. Плаваю я неплохо. Вырос у пруда. Днями иногда не вылезал с воды. Нужда заставила меня научиться плавать с самого детства.

- Это то как?

- Жили мы недалеко от Ингульца, притока реки Ингул. На пляже через речку натянут трос, который позволял не только барахтаться, но и переплывать через Ингулец даже тем, кто не умел плавать. Просто - держись руками за трос руками и <плыви>. Если таких вот желающих было много, то все получалось великолепно. Но однажды у этого троса я оказался один. Решил перебраться на противоположный берег. Трос спрятался под водой, а вместе с ним с головой в воде оказался и я. Дышать было нечем. Вынырнул, но при этом потерял трос. Крикнул и: пошел под воду. У берега была Женя Юнацкая, девчонка постарше меня и умевшая плавать. Она сразу же кинулась спасать меня. Но я потянул ее за собой в водную пучину. Взрослые были недалеко и спасли нас обоих. Вот тогда я понял, что плавать надо уметь. И очень быстро решил эту проблему. Оказалось, что научиться плавать - это очень просто.

- Я же плаваю великолепно. У меня 2-й разряд по плаванию вольным стилем.

- У меня разряда нет. И все же рискну вызвать тебя на водную дуэль.

- Вызов принят! - слышу в ответ.

Мы с грустью посмотрели на водную гладь. Немного помолчали.

- Коль, а у тебя на гражданке девушка осталась?

- Да я и сам не знаю, осталась ли и где она сейчас.

- Вы с ней не переписываетесь? Как ее зовут?
- Была она моей одноклассницей, но только учились в параллельном классе. Звали Олей.

-А почему ты говоришь в прошедшем времени? Где она сейчас?

- Наша семья эвакуировалась своевременно. А вот ее семья и она сама оказались на захваченной немцами территории. Как и всю молодежь, угнали ее на работу в Германию. После изгнания немцев Оля не вернулась. Так что я не знаю, где она и жива ли она? Там, на немецкой каторге, могло произойти с ней что угодно.

- А она была красивой?

- Все, и я тоже, считали ее красавицей. По крайней мере, в нашей школе она выделялась среди других девчонок. Все ребята кружились, прежде всего, вокруг нее.

- А ты тоже был среди ребят самым красивым.

- Если бы это было так. Я то по виду - так себе: Были ребята у нас действительно красивые.

- Нет-нет! Ты - красавец.

- Не преувеличивай.

- Тогда почему же Оля выбрала именно тебя?

- В школе был драматический кружок. В одном из спектаклей я играл ее брата, солдата, раненного в схватке с японскими самураями на озере Хасан. Она на репетициях и во время показа спектакля должна была бережно ухаживать за мной. Но так уж сложилось, что Оля переусердствовала, и свою актерскую нежность перенесла и на наши житейские отношения.

- Ты ее любил?

- Все мальчишки в школе ее любили. Некоторые даже открыто и откровенно домогались ее взаимности. Но - увы: Завидовали мне:

- А как она относилась к тебе?

- В наших взаимоотношениях главным было правило: <Друг не должен просить дважды>. Мы старались не только не допустить повторной просьбы, но сделать так, чтобы такой необходимости не возникало. В наших взаимоотношениях сразу же как-то незаметно установилось правило: заботиться друг о друге и опережать желания друг друга.

- И у тебя с ней никогда не было никаких размолвок?

- Никогда. В школе от чужих глаз не прятались, и своих теплых отношений друг к другу не скрывали.

- Вас дразнили - жених и невеста?

- Было и такое. Но мы и сами считали, что это на самом деле именно так и есть.

- Клялись друг другу любить до гроба?

- Да нет. Зачем? Мы и так во всех разговорах постоянно представляли, что вскоре будем жить вместе. Мечтали о многом.

- И жили, как муж с женой?

- Наивный вопрос.

- Кто был инициатором?

- Это уж излишняя детализация.

- Прости, Коль. Я не хотела этим вопросом тебя обидеть. Просто невольно сработало женское любопытство. А как она называла тебя?

- Колик.

- Нет, ты для меня никогда не будешь Коликом. Ты - мой Коль!

Тамара еще ближе прижалась ко мне, и стала целовать мои глаза, щеки, губы. Потом, внимательно посмотрев мне в глаза, уверенно отчеканила:

- Я тебя никому не отдам!

- А я тебя ни на кого не променяю!

Мы оба умолкли, и некоторое время смотрели на гладь озерной воды.

- А часто ты о ней вспоминаешь?

- После встречи с тобой я понял, что мы с Олей были просто сами по себе. Она всегда была просто рядом со мной, и только. Мне думается, что для нее и я был только сам по себе. Такого единства между мной и Олей, как между нами сейчас, я никогда не ощущал.

Наши перешептывания вновь застало восходящее солнце, и я уверенно повел лодку к берегу.

Следующую ночь я дежурил по кухне. Что бы я ни делал, а Тамара была всегда у меня перед глазами. С шеф-поваром Сашкой пошли получать продукты на продовольственный склад части. Тамара <прошептала>:

- Проверь весы, выставлены ли они на нуль?

- Какая ж ты у меня практичная, - подумал я.

Все положенные продукты получили и сложили у двери. Сашку послал в кузов автомобиля, а сам стал ему подавать отобранные продукты. При разгрузке продукты принимал я и передавал дежурному повару. Тот складывал все привезенное на разделочных столах. Такую систему я ввел давно. Раньше продукты складывали где-нибудь в уголке. Я же хотел, чтобы всю ночь все продукты были у меня перед глазами. Мало ли что:

Другие дежурные хвастались, что ночью, во время дежурства, картошечки себе со свиной тушенкой нажарят и устроят вместе с поварами и еще кое с кем настоящий пир. Подобного я не мог себе позволить. Солдаты должны получить все, что им положено по рациону. Строго следил за полнотой закладки продуктов в котлы. Вел строжайший учет выдачи готовой пищи. Мимо меня не проходил ни кусочек хлеба, ни банка консервов. Видимо эта моя принципиальность и повлияла на то, что я оказался единственным постоянным дежурным по кухне.

После дежурства мы с Тамарой - вновь в ее лодке на водной глади озера Неро.

- Я никак не могу сообразить, как тебе удалось в кинотеатре оказаться радом со мной. И запоздала ты, наверное, специально?

- Не совсем так. Кассирша была знакомой мне, но помочь не смогла. Билет на место рядом с тобой уже был продан. Тогда все взгляды мы с ней обратили на билетершу. Я купила два билета на хорошие места.

- А зачем два?

- А вдруг на этом месте и рядом с ним оказалась бы влюбленная пара? Один билет их бы не устроил. Мы же запланировали билеты поменять. Но оказалось, что владельцем этого места оказался какой-то солдат, и прибежал то он с запозданием. Вот потому то и я опоздала. Я в ожидании билета очень волновалась - неужели владелец не придет?

- Не подвел тебя твой солдат.

- Я у мамы и папы одна. Ни братишки, ни сестренки. А у тебя?

- Две сестренки.

- Они такие же красивые, как и ты?

- Да разве ж я красивый? А вот сестры, особенно младшая, Марийка, очень красивая. Вылитый отец. Две косы толщиной в руку всегда аккуратно заплетены на ее голове. А я - вылитая мама.

- А где они сейчас?

- На Днепропетровщине. В Зеленой Балке. Там, где жили до войны. Но судьба была у них сложной. Перенесли все тяготы эвакуации. Через Днепр переправлялись у города Никополя. Брички были перевезены на рыболовецких каюках, а лошади удалось переправить на пароме. Бежали скоро и остановились в Ростовской области, в Кагальницком районе, на четвертом отделении совхоза Кагальницкий. Но и там задержались ненадолго. Вновь - в бега. Но на этот раз убежать не удалось. Оказались на территории, оккупированной немцами. Устроились на кошаре совхоза <Туркменский>, Туркменского района, Орджоникидзевского края. Были в списках на расстрел, как семья красного командира. Но немцы отступали так стремительно, что осуществить задуманные расстрелы не успели.

- А как же они оказались на Украине?

- После освобождения Северного Кавказа Шура, старшая сестра, стала учителем на центральной усадьбе этого же совхоза. Она перед войной, в сорок первом, окончила Криворожский учительский институт. Так что полученный диплом учителя сыграл свою роль, и она стала работать по специальности. Но как только была освобождена правобережная Украина, она получила вызов из Криворожского райОНО, и была направлена учителем русского языка и литературы в Зеленую Балку, где мы жили до войны.

- И как там она устроилась?

- Мама с сестрами поселились в том же доме, где жили до войны. Но из всего дома выделили им лишь одну комнатку. Отыскались и две довоенные вещи. При эвакуации взяли они с собой лишь одежду и документы. Все остальное, годами нажитое, было оставлено в квартире. Шифоньер нашелся у соседей. Большая подвесная керосиновая лампа оказалась в сельсовете.

- А Марийка? Какова ее судьба?

- Сейчас учится на учительских курсах.

- А мама?

- Домохозяйничает. К учебе она была очень способной. Можно было бы пойти учиться в институт. Но возникла вот какая ситуация. Отец по партийной путевке был направлен на учебу в Харьковский коммунистический университет имени Артема. Чаша склонилась в его пользу.

- Примерно такая же обстановка и в нашей семье. Папа дослужился до прокурора города, а мама была при нем, как все говорили, прокуроршей.

- А где она сейчас?

- Как и я, работает буфетчицей в том же железнодорожном буфете. Она - моя сменщица, точнее - я ее сменщица. Так что буфет оказался наш, семейный. Сейчас она работает и за себя, и за меня.

Я прямо с дежурства пришел к Тамаре, и чувствовал себя уж сильно уставшим. Сутки не спал. Так что эту ночь мы использовали с Тамарой лишь наполовину. На этот раз она меня проводила до моей части и силком втолкнула в казарменную дверь. Как я ни сопротивлялся, намереваясь проводить ее домой, но она была неумолима.

- Спать! - приказала мне. - Придешь ко мне, как выспишься. Я буду дома ждать тебя.

При следующей встрече Тамара произнесла:

- Днем видела, как ваша девичья рота шла в столовую на обед. Пацаны какие-то кричали: "Дырявое войско идет!". Девичий хохот прокатился по колонне. Старшина с трудом успокоил их, подав команду: "Запевай!".

- Девчонки наши хорошо поют. Я частенько любил слушать их. Некоторые из них пели очень профессионально, будто консерваторию закончили. Особенно выделялась среди них Зоя. Небольшого росточка, эдакая кругленькая. Певунья - прекраснейшая. Она то и говорила редко, почти на все вопросы и приказы отвечала песней. В первые дни положила глаз на меня. Но я решил придерживаться отцовского завета: <Всегда со всеми сослуживцами поддерживай ровные отношения. Никого не выделяй!>.

- В первой шеренге красоты неописуемой шла одна девчонка. Я аж глаза зажмурила и позавидовала тебе, что ты ее видишь каждый день, и можешь этой красотой любоваться, сколько захочешь, - с завистью произнесла Тамара.

- То была Аня Елькина.

- И тебя она не заинтересовала?

- Одно время интерес у меня к ней был.

В глазах Тамары промелькнула искорка ревности, и лицо ее покрылось заметной грустью.

- Глупышка! Не надо ревновать. Ничего серьезного у меня с ней не было. Однажды я был дежурным по части. После смены караула мы с ней зашли в караульное помещение и оказались одни. Я стал всматриваться в ее лицо и произнес:

- Какая ты красивая. Ты мне очень нравишься.

- Ты, сержант, тоже мне нравишься. Но я принадлежу учебе, и пока ее не завершу - ни о чем другом и думать не буду.

- Понимаю тебя и оправдываю. Я подожду.

- И сколько ты ждал? - вырвалось у Тамары.

- Это было еще на Карельском фронте. Недавно Ярославская ГАИ аттестовала наших девчонок, и всем выдала удостоверения шофера третьего класса. Позавчера я зашел в казарму первого взвода. В нем она числилась помощником командира взвода. Собственно, она была фактическим командиром взвода. Своей властью назначила из своих же девчонок командиров отделениями. Номинальный командир взвода был немолодой лейтенант. Но он предпочитал только по необходимости показываться в женской казарме, и все управление жизнью взвода доверил Ане. И она его не подвела. Все девчонки беспрекословно подчинялись ей. Порядок в первом взводе всегда был лучше, чем во втором и третьем женских взводах. Попытки ребят, в том числе и офицеров, подойти к Ане поближе, она пресекала вежливо, но неукоснительно. И вот так было до позавчерашнего дня.

- И что же случилось?

- Казарма располагалась в школьном классе. Окна были очень большие и широкие. Наполовину, по вертикали, они были закрыты фанерными листами. На всех окнах висели занавески, которые скрывали от чужих глаз быт солдаток.

Тамара была одно внимание. Но я почувствовал, что эти детали ее не больно интересовали. Она ждала мое объяснение относительно Ани. В ее голове, по-видимому, кружилась фраза, сказанная мной Ане: <Я подожду>.

- И Аня позвала тебя к себе?

- Какая ты догадливая. Аня сидела на подоконнике окна за фанерной перегородкой. Увидела меня, пальчиком поманила к себе.

- Садись рядом, - ласково предложила мне. - Поздравь меня - я уже завершила учебу, - и протягивает мне свою руку.

Я крепко пожал ее руку. Она ласково, мне даже показалось, что с любовью, посмотрела на меня, и ее вторая рука тоже прикоснулась к руке моей.

- Теперь Анька свободная: - промолвила, и внимательно посмотрела в мои глаза.

- Я сидел рядом с ней, но она еще ближе придвинулась ко мне. Посмотрел на нее. Такая же, как и прежде, красавица. Разрумяненное личико придавало ей особую привлекательность. Я стал всматриваться в ее лицо и вдруг заметил, что рядом со мной сидит не Аня, а ты. Я встряхнул головой, прищурил глаза и внимательно присмотрелся. Нет - это Аня. Она была и в этот момент такой же далекой, как и все прошедшее время от нашего первого серьезного разговора, хотя была рядом. Я смотрел на нее, любовался ее красотой. Но вот только это было очень похожим на то, как мы любуемся рядом проходящими красивыми женщинами, или красивыми артистками. Красивые, но не наши. Внутри, в душе моей, я не нашел ни малейшего отклика. Создалось у меня впечатление, что передо мной сидит не солдатка Аня, а красивая игрушка. И не более того.

- А если бы ты не встретил меня?

- Но ты здесь ни при чем. Она - не моя судьба. Мы были рядом, но ее души я не чувствовал. А теперь вспомни кинотеатр. Твоя душа сразу же слилась с душой моей, а ты сама забралась ко мне в сердце, удобно в нем устроилась, ножки свои свесила и стала покачивать ими вперед-назад. Я в этот миг почувствовал ни с чем несравнимое наслаждение. Ты - моя судьба.

- Ты мой! Ты мой! - дрожащим голосом произнесла Тамара, и вся со своими ножками вновь села на мое сердце...

Ветерок гнал нашу лодку по водной глади озера, но мы этого не замечали. Мы вновь соединились в единое целое, как это было при нашей первой встрече на этой же лодке. Мы вновь целовались-целовались, любовались-любовались, наслаждались-наслаждались друг другом. Взошедшее солнце, наверное, посматривало на нас понимающе, и не мешало нам проявлять свою любовь друг к другу.

- Я не хочу домой! - с грустью произнесла Тамара.

Она знала, что восход солнца нам возвещал о том, что надо плыть к берегу.

- А кто нас заставляет плыть домой? На дежурство мне заступать лишь вечером.

Мы еще долго были на озере. Обычно от берега мы уплывали недалеко. На этот раз я погнал лодку самым быстрым ходом прямо на середину озера. Тамара временами пересаживалась на мою скамейку, и мы вместе умело орудовали одним веслом. Нам было хорошо. Но время неумолимо твердило, что пора лодку направлять к берегу.

Расставаясь, Тамара сказала:

- Завтра ты на дежурстве, а послезавтра моя мама назначила нам встречу. Она хочет познакомиться с тобой и посмотреть, такой ли ты на самом деле, как я тебя перед ней расписывала.

- На смотрины поведешь меня к своей маме?

- Да нет! На смотрины водят невест, а не женихов!

Сказав это, она тут же осеклась, и лицо ее покрылось румянцем. Это слово впервые прозвучало с ее уст. Да и я никогда его не произносил. Мы об этом как-то даже не задумывались. Нам вместе просто было очень хорошо, и мы даже не поняли, что уже наступает то время, что нам следует поговорить и о будущем.

Назавтра мы встретились среди дня.

- Не будет у нас сегодня смотрин, - с грустью вымолвила Тамара.

- А что случилось? Мама твоя сегодня занята каким-то более важным делом?

- Да нет, с мамой все в порядке. Плохи дела у тебя.

- Не понял.

- Ваша часть сегодня уезжает на Дальний Восток.

- Я ничего об этом не слышал.

- Уезжает. Сегодня ночью.

- Откуда ты об этом знаешь? Это же военная тайна. Даже я об этом не знаю.
- Ты не забывай, что я же единственная дочь прокурора города. Наш военком и отец были большими друзьями:

- А мы успеем попрощаться с нашим озером?

- Успеем. До заката солнца озеро Неро в нашем распоряжении. Пошли, а то у нас для этого не так уж много времени.

- Я налег на весла.

- Не заплывай далеко. Видишь, солнышко уже собирается спрятаться от нас?

- Давай одновременно попрощается и с нашим озером, и с нашим солнышком.

Ближе и роднее, чем сейчас, Тамара мне никогда еще не была. Не мог я поверить, что мы расстаемся. Ведь это по отношению к нам несправедливо. Мы только-только нашли друг друга, и вдруг:

С самым закатом солнца я направил лодку к берегу. Причалили. Присели на скамейку у яблони.

Тамара встает, приподнимает меня, берет под руку и предлагает:

- Давай попрощаемся со всеми улицами, по которым мы ходили. Зайдем и в парк, в место нашей первой встречи.

Где мы ходили, я не соображал. В этом я полностью доверился Тамаре. Затем зашли в какой-то домишко. По виду я понял, что здесь расположилось какое-то учреждение. В комнате стол, за которым сидела женщина, видимо сторожиха. Тамара подошла к ней, и та, быстро собравшись, куда-то ушла. Мы остались вдвоем.

Каким же тяжелым грузом на моей душе лежало это расставание. Я не хотел верить, что мы уезжаем, но не верить Тамаре я не мог. Время замерло. Я не слышал его тиканья. Тамара через каждые полчаса оставляла меня одного, а сама куда-то уходила. Вскоре она возвращалась и докладывала, что к нашему эшелону паровоз подадут еще не скоро. И мы продолжали жить прежней жизнью. Какой же родной и близкой была она для меня сейчас. Наконец я поверил, что расставание - неизбежная истина.

В половине четвертого ночи Тамара вернулась совсем удрученной:

- Через полчаса паровоз будет подан к вашему эшелону. Так что пора нам прощаться. Я доведу тебя до вашего эшелона сама, чтобы ты случайно не заблудился, или же чтобы тебя не прихватил какой-нибудь патруль.

Оказалось, что этот домишко, в котором мы провели весь вечер, располагался вблизи станции. Я не спрашивал у Тамары, куда она ходила, кто давал ей сведения относительно расположения нашего эшелона. Я полностью доверился ей, хотя и очень рисковал. Что будет, если эшелон наш уйдет без меня? Что мне делать? Чем мне все это грозит?

Вышли мы с Тамарой на четвертый путь и вдоль него прошли с полкилометра. Наконец я увидел этот эшелон. Тамара остановилась.

- Дальше мне идти незачем, - с грустью произнесла. - Видишь, у последнего вагона стоит какая-то фигура. Наверняка кто-то ждет тебя:

Она прильнула ко мне и тихо, но четко произнесла:

- Я буду ждать тебя. Поскорее возвращайся:

- Я к тебе вернусь, как только закончится война. Обязательно вернусь. Жди и надейся:

Я прижал ее к себе еще сильнее, и мы притихли. Потом она высвободилась из моих объятий, повернула меня в сторону эшелона и легонько толкнула:

- Иди! Тебя вон ждут. Но запомни, что я буду тебя ждать. Я верю тебе!

- И я верю тебе!

- Не оглядывайся. Иди к своему эшелону.

Подхожу ближе к эшелону и вижу, что одиноко стоящая фигура, это - замполит части майор Деда. Я намеревался строевым шагом пройти мимо него, но он опередилменя вопросом:

- Где ты был?

Что я мог ему ответить, тем более что он видел, кто меня провожал.

- Там, где и многие были, - отчеканил я и остановился возле него.

- Передашь старшине, что я наложил на тебя десятисуточный арест.

- Есть, товарищ майор, передать, что вы наложили на меня десятисуточный арест.

Через три вагона встречает меня мой старшина.

- Товарищ старшина, разрешите доложить:

- Не надо докладывать. Я слышал сам и видел сам, кто тебя провожал. Залазь в вагон и ложись на нары.

Это был обычный товарный вагон, в котором сделано два настила из досок и всплошную устланные матрацами. Здесь я понял, что нам предстоит долгий путь.

Паровоз подали. Эшелон наш тронулся с места и стал набирать скорость. Чувствовал себя я разбитым и духовно, и физически. Не спал двое суток. Под стук колес я мгновенно уснул. Разбудили меня обедать.

- На завтрак будить не стали. Пожалели. Уж так сладко спал,- говорит старшина, как будто ничего и не случилось.

Я хорошо знал, что арестованному положен только хлеб и вода. И вдруг слышу:
- Обедай покрепче. Я ж понимаю, насколько тебя вымучила твоя подружка. Теперь надо восстанавливать силы.

Лучи обеденного солнца через открытый проем яркой полоской легли на пол вагона.

Кушать мне не хотелось. С трудом съел положенный мне сухой паек.

- Кухня еще не заработала, - как бы оправдывается старшина.

Большой души был наш старшина. Много соли мы с ним вместе съели. Он понимал, что молодость есть молодость. И лишь спросил:

- А ты не боялся отстать от своей части?

- Нет, не боялся, так как такого быть не могло.

- Это ж как?

И я ему рассказал, кто моя девчонка и почему я на нее положился.

После победы над гитлеровской Германией весь Карельский фронт в полном составебыл отправлен на Дальний Восток.

Мы ехали и любовались красотами российской природы. В рядом расположенных вагонах ехали и наши девчонки. Поезд останавливался редко - только для смены паровоза и паровозной бригады. При каждой такой остановке девчонки высыпали из вагонов и бурно обсуждали увиденные красоты уральской природы.

Я по этой дороге уже проезжал дважды. Поэтому на одной из остановок предупредил, чтобы не прозевали момент переезда из Европы в Азию.
- Что за момент такой? - зашумели девчонки.

- Издали увидите высокий каменный столб. С этой стороны на нем прочтете надпись <Азия>, а с противоположной стороны, то есть, когда его проедете и оглянетесь назад, на нем же увидите надпись: <Европа>.

В Куйбышеве мужская группа человек десять во главе с командованием батальона отправилась в специальный склад за продуктами. Все необходимые для нашей части продукты получили мы незамедлительно, навьючили на себя и понесли в сторону нашего эшелона. Но эшелон наш, точнее шесть наших вагонов, не дождавшись нас, укатили:

Расположились мы на станции. Погода теплая. Кушать есть что. А вот уехавшие наши солдатики и солдатки остались и без руководства, и без продуктов. Вскоре нас погрузили в пустые вагоны из-под угля, и мы поехали вдогонку за своими беглецами. Днем в раскаленных солнцем железных вагонах было не просто тепло, но и жарко. А вот ночью становилось все холодней и холодней. Нам было не до сна. Вначале сидели на железном полу. Потом стало уже не до сиденья. Холод пробирался до самой кожи. Мы же были в одних гимнастерках. Чтобы не окоченеть, мы двигались, кто как считал нужным. У меня была своя система согревания, отработанная в те далекие времена, когда приходилось в зимнюю стужу стоять на карауле. Не спеша, чтобы не вспотеть, я двигал руками и перескакивал с ноги на ногу. Вначале движения были довольно медленные. Затем, по мере нарастания холода, стал свои движения ускорять. К утру я немного подустал и стал чувствовать наступление холода.

На какой-то станции наш угольный порожняк остановили и нам приказали разгружаться. В тупике одной из путей мы увидели наши шесть вагонов. Догоняли мы их больше суток, и все это время наши солдатики и солдатки были голодными. Так уж произошло, что мы были сытыми, но холодными, а они в тепле, но голодными.

Прождали мы здесь почти сутки, пока вагоны наши прицепили к какому-то эшелону. И вот мы вновь в пути. Мелькают перед нашими глазами телефонные столбы, сосны, ели: Реденько встречались небольшие хутора и уж совсем редко крупные населенные пункты и города. Если вначале пути с большим интересом любовались сибирской природой, то позже все реже стали поглядывать на ее прелести.

Очень большой интерес во всех нас вызвал Байкал. Подъехали мы к нему ранним утром. Красота - неописуемая. Поезд мчался по самому берегу озера. Такое впечатление, что будь рука чуть длиннее, то можно было бы зачерпнуть нею байкальской хрустально чистой водицы. Очень хорошо вдали просматривался противоположный берег. Весь день мы ехали вокруг Байкала, временами то отъезжая он берега, то до самой воды приближаясь вновь. К вечеру мы ехали все еще у берега Байкала, но уже на север. Потом дорога резко свернула вправо, и мы поехали на восток, оставив Байкал позади.

Определенный интерес у нас вызывали байкальские тоннели. Сколько их мы проехали точно сосчитать не смогли. Пытались определить длину некоторых из них. Одни были коротенькие, а другие очень длинные. Определяли их длину, сосчитав количество стуков колес, и умножали на длину одного рельса, который был равен 10,5 метра.

В крупных городах мы вновь выходили за продуктами. Но до самого конца пути больше никаких происшествий не было. Выгрузились в Ворошиловске-Уссурийском. Погрузились на автомобили и поехали на юг по хорольскому шоссе. Затем свернули за запад и в сопках остановились. Разгрузились и стали выделенный нам пустырь обживать.

Наши войска заняли позиции вдоль маньчжурской границы, и наш Карельский фронт стал именоваться 1-м Дальневосточным фронтом. Командовал этим фронтом все тот же наш маршал Мерецков.

Наш батальон вошел в состав 14-го автомобильного полка 2-й бригады СВГК (Ставки Верховного Главнокомандующего). Не только весь полк, но и вся наша бригада была укомплектована <Студерами>. Так обычно мы называли американские грузовые автомобили марки <Стедебеккер>. Именно эти машины вынесли всю тяжесть фронтовых грузовых перевозок.

У нас, автомобилистов, "Студера" имели кличку: "Широка страна моя родная". Действительно, едет он посредине шоссе со своим грозным металлическим буфером, да еще и с лебедкой, и - сторонись все остальные автомашиночки. Легковой автомобиль <Виллис> за свою быстроходность и юркость имел кличку <Вперед за Родину!>. Подобные клички имели и другие американские автомобили. Наш ЗИС-5 - это "Нас не трогай, - мы не тронем", а ГАЗ-ММ - "Последний нонешний денечек". После разрушения бомбежками штамповочного цеха Горьковского автозавода, когда автомобили стали выпускаться с тентовой кабиной, их наименовали - "Прощай, Родина!".

Война показала, что в автомобилестроении мы отстали от США очень далеко. Именно <Студера> вынесли на своих <плечах> всю тяжесть фронтовых перевозок.

Письма писал я Тамаре очень часто и, практически, при каждой остановке эшелона опускал свои треуголки в станционные почтовые ящики. Что я писал? Это были путевые заметки, связанные и с красотами сибирской и дальневосточной природы, и с моими восприятиями своей жизни без нее, моей любимой.

Лежа на нарах и закрыв глаза, я часто видел ее как бы наяву. В письмах свое обращение к ней я часто вел в стихотворной форме. Особенно любил писать стихотворные пародии на популярные в то время песни. Первых несколько пародий я написал на песню <Огонек>, в которой героиней была она - моя Тамара. То она меня провожала, то встречала, то спасала в бою: Наибольше вариантов пародий я написал на одну из самых популярных песен того времени - <Темная ночь>. Тематически они были и лирическими, и патриотическими, и юмористическими: И в каждой из них обязательно присутствовала Тамара.

Всю дорогу я жил ней, Тамарой. С ее именем я просыпался, с ее именем я садился за трапезу, с ее именем я засыпал, да и во сне она очень часто сама приходила ко мне. Мои сослуживцы временами <умирали> от скуки. Так сложилось, что в батальоне не оказалось ни одной книжки. Иногда при остановках выбегали на вокзал и покупали газеты. Однообразие жизни им надоедало. Я же всю дорогу был со своей Тамарой и потому не скучал. Это был самый продуктивный период в моей литературной жизни - за это время я написал много стихов, а также пародий на популярные песни. Все написанное отправлял Тамаре. У себя никаких следов не оставлял. Да и зачем? Все написанное посвящалось ей, моей любимой. Она все сохранит и, встретившись с ней после войны, будем все перечитывать и вспоминать "минувшие дни".

На новом месте в сопках мы построили землянки, и соответствующим образом их обустроили. Наши девчонки разъехались по другим частям к месту постоянной службы.

В это время для меня работы, как говорят, был непочатый край. Я ведь был главным художником в батальоне, хотя официально числился автомехаником. Как автомеханика меня использовали не так уж часто, только в моменты напряженных перевозок по доставке на фронт необходимого снаряжения и продуктов. Война на нашем фронте длилась недолго. Сравнительно равнинная местность не была благоприятным защитным рубежом для японцев. Наши войска быстро овладели Хоролем, Мукденом, Харбином. Большую помощь при этом оказали выброшенные в тыл врага десанты.

Война с милитаристской Японией была быстро завершена. Началась наградная эпопея. Для вручения наград к нам должно было приехать доверенное лицо Мерецкова. К этому празднику готовились все.

В начальный период я работал по 12-14 часов в сутки. Но работы оказалось столько, что в срок я не укладывался. На сон оставалось все меньше и меньше времени. Последние две ночи перед приездом я практически не спал. Осталось работы совсем немного, но я уже не был в состоянии что-то делать - кисть из рук сама вываливалась. Не выдержал. Бросил все. Ушел в казарму. Хотел хоть немного поспать. Вдруг слышу:

- Товарищ капитан! За мое дежурство никаких происшествий не произошло. Докладывает лейтенант Лосский.

- А старший сержант Бугайченко почему днем спит?

- Его я две ночи не видел, вел оформительские работы.

- Разбудить!

Я еще не заснул и все слышал. Подбегает капитан к моей койке и кричит:

- Немедленно дописать начатый лозунг и еще написать три. Срочно.

- Руки дрожат от усталости. Писать не могу и не буду.

- Десять суток ареста. Старшина, немедленно отправьте его на гарнизонную гауптвахту! - выпалил парторг батальона капитан Серебряков.

Обращаюсь к старшине:

- Дай мне сопроводиловку. Я сам пойду туда. Зачем тебе со мной плестись пеши целых пять километров. Я никуда не сбегу. Там хоть отосплюсь.

Я знал, где располагалась гарнизонная гауптвахта. Да и заблудиться то было невозможно. Дорога туда прямая-прямая:

Иду с полузакрытыми глазами и не пойму, сплю я или только засыпаю. Вдруг слышу автомобильный сигнал и оклик:

- Старший сержант Бугайченко, остановитесь.

Я остановился, поворачиваюсь назад, смотрю удивленными глазами и никак не пойму - снится все это, или происходит наяву. Подходит ко мне замполит батальона майор Деда, и, по отечески похлопывая меня по плечу, говорит:

- Я знаю, какую большую работу ты выполнил и как ты устал. Но все же прошу закончить оформление. Очень прошу. Капитан Серебряков погорячился. Прости ему за его необдуманный шаг. Садись в машину.

- Я по дороге на гауптвахту уже выспался, так что могу продолжать оформительские работы и все закончу в срок.

Человеческое обращение майора Деда меня вдохновило и сняло налет усталости. Очень быстро дописал оставшиеся ранее ненаписанные плакаты, получил его благодарность и полусонный поплелся в казарму.

Отсыпался я долго. Праздник по вручению наград прошел без меня. Несколько дней спустя к нам с визитом вежливости пришли наши две выпускницы - Аня Елькина и ее подружка. Подружка сразу же со своим дружком уединились. Аня же бесцельно (так я вначале подумал) стала бродить по батальону. Вскоре я заметил, что уж больно часто она стала попадаться мне на глаза. Сомнений у меня уже не было. Она пришла к нам, чтобы попытаться <всколыхнуть> меня. Видимо уж больно глубоко запал я в ее душу. Неужели все еще надеялась на что-то? Она ведь не могла не знать, что у меня в Ростове-Ярославском осталась гражданская девчонка.

К концу дня Аня направилась прямо ко мне, взяла руку под козырек и строевым шагом прошагала мимо меня, как и положено приветствовать старшего по званию. Она надеялась, что этот ее поступок меня рассмешит, и я с ней заговорю. Но я с самым строгим видом воспринял ее приветствие, и пошел дальше своей дорогой.

На второй день я получил письмо от Тамары. Это была первая ее весточка со дня разлуки. Подумал я, как только получила мое письмо с новым адресом, так и поспешила написать ответ. Раскрыл треуголку и прочитал первую строчку: "Коль! Это мое первое и последнее письмо. Прости!".

Не понимая ничего, я вначале не решался читать дальше. В глазах - туман. Перечитал эту строчку еще несколько раз. Ошибки нет. Написано так, как я и прочитал. Потом залпом прочитал все письмо, без остановки и осмысления. Не воспринял я душой содержание написанного письма. Стал медленно, абзац за абзацем, осознанно воспринимать и осмысливать содержание письма. <Я встретила другого:>, и тут же рядом: "Ты моя любовь, ты мой Журавель, то ты в небе, далеко-далеко: Спустишься ли ко мне когда-нибудь?". Расставаясь там, на станции, пословицу о синичке в руках и журавле в небе она мимоходом проговорила. Я тогда не придал этому никакого значения. И вдруг: "Ваня - моя синичка, она в моих руках. Она - моя надежда и опора!". И тут же: "Я тебя никогда не забуду!". Не преминула сообщить про обычное женское желание: <Уже назначили день свадьбы>. Ни слова о том, кто он, ее Ваня, и любит ли его она. Но она позаботилась и обо мне. Вот ее слова: "Мне сейчас девятнадцать. Когда ты вернешься с фронта, я уже буду старой девой. Зачем тебе старуха? Вас, мальчишек, в живых осталось немного, а молодых и красивых девчонок подросло много-много. Ты найдешь себе еще лучше меня:". Заключительная фраза письма: "Больше мне не пиши, не бреди мою душу!".

В некоторых местах чернила распылись. "Плакала, когда писала" - екнуло в моем сердце. Смириться с судьбой такой или что-то предпринять? А что? Что? Пока дойдет мое письмо, она уже станет официальной женой какого-то Вани. Что я могу изменить?

Тамара просила больше ей не писать. Не смог удержаться. Кратенькое письмишко все же написал, поздравил, пожелал счастья. Но ложка "дегтя" в моем письме все же легла такой строчкой: "Ты же обещала ждать! Предательница:". Добавил еще одну колючую фразу. В тот же день я свой ответ отдал письмоносцу.

Ночь не спал. Весь день прошел под девизом: <Предательница:>. На второй день я немного поостыл. А уже на третий начал себя понемногу корить, что не сдержался: Затем разум мой стал светлеть: Тамара то ведь вольная птица, и сама вольна решать, что ей дороже - синица в руках или журавель в небе. В возникшей ситуации ей было видней, как лучше поступить.

Я многократно читал и перечитывал письмо Тамары. Вывод сделал такой, что свое решение она приняла умом, но не сердцем:

Вскоре внешне я пришел в себя. Но какая-то струна в моей душе лопнула, порвалась. В своей жизни я почувствовал какую-то пустоту. Но в каком-то уголочке продолжала жить во мне моя Тамара. Но чем больше я о ней думал, тем меньше я чувствовал ее присутствие в моей душе. В мыслях и снах моих Тамара стала появляться все реже и реже. И, наконец, я стал свободным человеком. Но это внешне. Прислушался к себе: прежней души своей внутри себя я не обнаружил. На ее месте остался лишь темный комочек. Тамара исчезла из моей жизни вместе с моей душой.

Аня Елькина со своей подружкой еще раз приходила к нам в гости. Все так же настойчиво старалась показаться мне на глаза. Но если раньше я на нее смотрел, как на красивую игрушку, то сейчас даже такое сравнение не возникало в моих мыслях. Я почувствовал, что душа моя полумертва, и тут же вспомнил рассказ Тамары, как после получения похоронки своего парня ее душа тоже умерла, и лишь спустя год ее душу оживила встреча со мной. А как будет со мной?

С Аней я так и не заговорил, хотя было ее жалко. Я понимал, как она переживала. Думалось мне, что она не верила в мое безразличие по отношению к ней, и все еще надеялась, что я образумлюсь. Но моя душа замерла и сжатая в комочек лежала неподвижно.

Я потерял чувство времени. Все, что мне поручали делать, я выполнял все так же добротно, как и раньше, но механически, не вкладывая души в каждый художественный мазок моей кисти, или проверки состояния автомобиля перед выездом своего взвода на задания. До сих пор я совмещал должности художника и автомеханика.

После разгрома милитаристской Японии пришел приказ наградить всех, участвовавших в этой войне медалью "ЗА ПОБЕДУ НАД ЯПОНИЕЙ". Одновременно решили провести награждение медалью "ЗА ПОБЕДУ НАД ГЕРМАНИЕЙ". Так как у меня был самый красивый почерк в полку, то именно мне было приказано выписывать наградные удостоверения. Неделю я трудился, как говорят, без сна и отдыха. Наградили этими медалями и меня. Дополнительно выдали и другие награды, которые ранее не были вручены. Так появилась у меня медаль "ЗА ОБОРОНУ СОВЕТСКОГО ЗАПОЛЯРЬЯ" за мое участие в войне в составе Карельского фронта.

Церемония вручения медалей проходила торжественно. Настроение у всех нас было приподнятое. За ужином преподнесли всем нам фронтовые "СТО ГРАММОВ".

На второй день принесли мне письмо. Но на этот раз не треуголку, а в настоящем конверте. Обратного адреса не было. Раскрываю - от Тамары. При получении ее первого письма меня сразу же обдало жаром. На этот раз в своей душе ничего я не почувствовал, лишь небольшой холодок пробежал по всему телу моему.

Из конверта выпала фотография. Она - красавица-Тамара. Локоны ее волос все так же чудесно лежали на ее плечах. Глядя на них, я даже вздрогнул. Раскрыл письмо.

"Прости меня, Коль! Первое письмо диктовал мне разум, а не сердце. Мое любящее сердце всегда принадлежало тебе и только тебе. Перед самой свадьбой я Ване отказала. Каким же чужим он был мне все это время. А может быть не он, а я для него была чужой и недоступной? Пропасть между нами все увеличивалась. Я стала себя не узнавать - раздражали все его поступки. Мне становилось не по себе, если даже он просто подходил ко мне. А его поцелуи превращались для меня в нестерпимые муки. Не выдержала я эти истязания:".

Прочитал я первую половину письма Тамары, и мне стало жаль ее. Она ведь прекрасный человек, и не такой судьбы достойна. А что я? Ни единая струна моей души не отозвалась на Тамарину исповедь. Возникло ощущение, что это какая-то Тамара пишет слезное письмо кому-то, кого она назвала "Коль". Я не почувствовал душой своей, что это же МОЯ Тамара просит МЕНЯ простить ее за предпринятый необдуманный шаг.

"Я понимаю, что после моего предательства (верно оценил ты мой поступок) меня простить трудно, но все же прошу простить. В таком моем положении я заслуживаю лишь жалости. Если своим первым письмом я убила твою любовь ко мне, то жалеть меня не надо. Я этого не вынесу. Лучше ничего не пиши. Я так легче перенесу свою душевную боль. Тамара".

Я не день и не два обдумывал, как мне в этом случае поступить. Тамара правильно оценила, что первым письмом она убила мою любовь к ней, убила насмерть. Сколько своими воспоминаниями я ни пытался возродить убитую любовь, но ничего у меня не получалось. В душе - черная пустота. Тамара умерла для меня окончательно и бесповоротно. Но все же мне было жаль ее - сама похоронила себя. Как помочь ей пережить эту трагедию?

Нас было три дружка. С сапожником Володей она немного походила и ему отказала в любви. Предпочла меня. Но был то рядом с ней еще один - повар Ваня. Отдал я ему фотографию Тамары и адрес. Никаких подробностей о возникших наших взаимоотношениях не рассказал. Просто сказал ему, что ей я больше писать не буду, и попросил его написать ей. Я хорошо помнил, какими любящими глазами он в то время смотрел на Тамару. Сейчас же я надеялся, что он ей напишет. Может и Тамара обрадуется весточке от знакомого ей парня. Чем же еще я смог бы на прощанье ей услужить? Они стали переписываться. Что было дальше - мне не ведомо.

Началась массовая демобилизация солдат старшего возраста. Количество действующих частей становилось все меньше. Автомобили, бывшие на вооружении расформированных частей, стали свозить в наш полк, в котором был сформирован СПАМ (Сборный пункт автомашин). Демобилизация дошла и до нашего полка. Из него был сформирован 436 отдельный автомобильный батальон. При нем остался и СПАМ.

Военная обстановка на Дальнем Востоке оставалась напряженной из-за вмешательства США в дела Китая. На других фронтах демобилизация шла полным ходом. У нас же дальнейшая демобилизация была приостановлена. Наш батальон выполнял различные задания командования по перевозке всевозможных грузов.

Однажды подали мы свои "Студера" под погрузку. К каждой машине прицепили трофейный грузовик, в основном японского производства, или трофейную пушку. Каких только грузов мы ни перевозили, но такое снаряжение в таком большом количестве везти пришлось впервые. В кузовах автомобилей - солдаты с полным снаряжением.

Поехали на юг в сторону Хороля. Проезжая мимо невысокой сопки услышали пулеметные очереди. В таких местах все еще оставались японские "смертники". Крупнокалиберные пулеметы у них давно пристреляны. Так что оставалось лишь нажать на гашетки. Мы ускорили ход и проскочили опасное место. В бой не ввязывались. Задача у нас была другая. На равнине остановились. Среди шоферов у нас оказались раненные. В моем взводе тоже был раненный. Мне, автомеханику, пришлось самому сесть за руль "Студера". Среди солдат были не только раненные, но и убитые.

Проезжаем вновь примерно такое же место. Опять пулеметные очереди. В моем "Студере" первая пуля разбила лобовое стекло, вторая ударила по рулевой колонке и буквально разнесла мой указательный палец левой руки. Я прижал педаль газа до "досточки", и мы на максимально возможной скорости помчались вперед. Рядом со мной в кабине, откинув голову назад, сидел и сладко дремал майор. При первых же выстрелах он голову резко поднял, и в это мгновение пуля "прошлась" по тому месту, где только что находилась его полусонная голова. Я, руля лишь правой рукой, молча протянул в сторону майора брызжущую кровью левую руку, и он, мгновенно разорвав медицинский пакет, забинтовал раненный палец. В кузове автомобиля оказалось несколько раненых солдат.

Приехали в место назначения. Выгрузили солдат, отцепили трофейные автомашины и пушки, которые транспортировали всю дорогу, погрузили рис и уже без происшествий вернулись домой. Видимо, обозначившиеся огневые точки японских смертников были уже уничтожены нашей авиацией.

Недели через две мы порожняком пошли по тому же маршруту и солдат наших, практически без вооружения, привезли назад. Что же это была за такая необычная операция?

Американцы вооружили армию Чан-кай-ши, и Китайская Красная Армия Мао-цзе-дуна была прижата к нашей границе. Вот и решило наше правительство помочь нашим китайским друзьям. После этой нашей помощи началось победное шествие маоцзедуновской армии по просторам Китая. Отмечу одну немаловажную деталь того периода. В освобожденных районах немедленно производился надел земельных паев подушно, включая и <душ>, которые воевали в армии Чан-кай-ши, но с тем условием, что землю должен обрабатывать сам хозяин. Так что многие наделы земли пустовали. Что для китайцев была земля? Это - даже важнее, чем жизнь. И армия Чан-кай-ши мгновенно распалась.

Наш автотобатальон передислоцировали сначала на берег Тихого океана, в залив Посьет, в небольшой городишко Краскино. Затем - Биробиджан, потом - Хабаровск. Оттуда, перед самым новым 1947 годом, я был демобилизован и вернулся в Зеленую Балку, к сестре Шуре, с которой жила и моя мама.