Глава 1: Детские тревоги

Родился я в селе Протопоповка на днепропетровщине. Село большое, его росту способствовало наличие в нем крупной узловой станции Корыставка.

Дед Никифор Бугайченко был безземельным ремесленником-сапожником. Однако Никифором его никто не называл, кликами Нычыпиром. Потому-то и всех нас именовали нычыпирами. В то время по фамилии величали лишь самых уважаемых людей села. Остальные – имели клички. Так что и я был - Мыколай нычыпирив.

Мой отец, Владимир Никифорович Бугайченко, в молодости тоже был сапожником. В 1923-м году, вернувшись из армии уже членом РКП (б), создал в селе коммунистическую ячейку. И с этого времени партийная работа стала его профессиональной деятельностью. Дома видели мы его все реже и реже, а беспокоились - все больше и больше. Неспокойное было время. На отца покушались не однажды.

Когда я стал понимать в общих чертах существо и уклад нашей жизни, я всегда был на стороне отцовских дел, восхищался его умением разговаривать с людьми, убеждать их. Говорил он живо, несколько растягивая важные по значимости слова, умело ставил логические ударения на тех моментах, которые требовалось обозначить. Руки, голова, да и все тело помогали ему донести до слушателей содержание его мыслей. Оратором он был незаурядным. Никогда не пользовался никакими шпаргалками–докладами, когда приходилось ему выступать даже на официальных церемониях. Да у него это и не получилось бы. Неподвижно стоять и, водя пальцем по строчкам текста, читать – это не по нему. Люди должны видеть его лицо, мимику, взгляд, до души доходящий только тогда, когда он всем своим существом зажигал слушателей, руками обозначал и подчеркивал самое главное, самое важное из того, что говорил.

Отец не просто работал, он жил своей работой настолько, что даже дом наш, семья, мы, дети его, были у него на втором месте, а может и на третьем. Уходил или уезжал по делам рано поутру, когда мы еще спали, и возвращался чаще всего тогда, когда тоже спали. Это – если возвращался в тот же день. Но часто не только днями, но и неделями дома не появлялся, если того требовала его работа, если так складывались обстоятельства. Он был беспредельно предан своим партийным обязанностям. Сколько его помню, мы, дети его, как-то даже не ощущали, что перед нами наш отец. Отцовской лаской нас не больно баловал. Однако был очень справедлив. Грубого слова от него не слышал, не то, что там ременного нравоучения, даже если я был и не прав. Со мной разговаривал так, будто перед ним кто-то, кого надо было направить на путь истины.

Эту его выдержку, терпимость, человеколюбие я пронес через всю свою жизнь. Не случайно в народе говорят, что доброе слово лечит, а худое – калечит. В этом я убеждался многократно. Ох, как это важно! Что же касается нецензурщины, то от отца ничего подобного ни разу не слышал. Да и я ни разу во всей моей жизни подобным образом речь свою не сдабривал. Более того, если отец был кем-то недоволен, то он не кричал, обругивая, а, наоборот, переходил на полушепот. И если полушепотом он и со мной разговаривал, то в душе у меня кипело, уж лучше бы он накричал или ремня дал. Эту его тактику я пронес через всю свою жизнь и убедился, что крик, кулак - это свидетельство не силы, а, наоборот, бессилия, слабости. Слово, особенно доброе слово, оружие очень эффективное в обращении с нормальными и умными людьми. Однако есть определенная категория лиц, которые добрые слова воспринимают за слабость говорящего, нерешительность и, зачастую, такой тип людей просто наглеет.

В то же время отец был очень принципиальным человеком. Иногда о нем говорили, что упрям, как осел. Он действительно с упрямством отстаивал свою точку зрения, но одновременно мог воспринять и другое мнение, если оно превосходило его доводы. В лоб, напролом никогда не действовал. И в суждениях, и в действиях был очень гибок. Часто добивался своей цели, как-то незаметно вкладывая свои мысли оппонентам.

Оценивая деятельность отца, я и сейчас считаю, что так и должны поступать истинные партийцы-ленинцы. Именно такие партийцы, как он, убежденные в своей правоте, и революцию делали и социализм строили. Они, беспредельно преданные делу, одновременно были честными и неподкупными. В этом я убеждался неоднократно. Материально жили мы ох как не ахти. Но чтобы отец где-то что-то там… Этого он не мог себе не только позволить, но даже не мог и подумать об этом. Партийные каноны для него были законом, нарушить которые он никогда не позволял себе. Потому-то мы, дети его, в том числе и я, не были крещенными. Так что я всю жизнь прожил «нехристем», и только несколько лет назад принял Христианскую веру.

Дети в чем-то похожи, а в чем-то и отличаются от своих родителей. Чем же «наградил» меня отец? Что я «взял» у него?

Прежде всего - взял голос. Нет, не петь! Петь мне вообще не дано. Я даже навеселе плохо пою. Но на фронте в одно время мой голос котировался достаточно высоко. Как-то в Заполярье, под Кировском, мне пришлось подучиваться в запасном полку. Нас, артиллерийских разведчиков, набрался целый взвод. Ходили на учения, да и по любому другому поводу, строем с песней. И по нашей песне «Эх, махорочка - махорка…» могли всегда определить, где мы, как далеко бы мы ни были. Вот тут то мой голос и был ценен, так как пел я очень громко. В хоре мне не место, а вот в строю, со строевой песней воспринималось прекрасно, особенно, если слушать издалека… А если - всерьез? Я - профессиональный педагог. Мне приходилось много читать лекций в больших аудиториях. Студентам даже задних рядов не было необходимости прислушиваться или переспрашивать у соседей, что я сказал.

Если же к голосу добавить отцовские ораторские способности, моя преподавательская работа, особенно при чтении лекций в больших аудиториях студентов, была весьма эффективной.

Отец не курил, не употреблял алкоголь. Дома никогда не делали ни вина или там какой-нибудь бражки, и, тем более, самогон не гнали.

Когда же бывал по службе у кого-то в гостях, и по обстановке не «пристало» не выпить предложенную ему рюмку со спиртным, то он ее лишь пригубливал. Отвращение к куреву и выпивке, видимо, у него появилось как протест к поведению его отца - Нычыпира. Тот постоянно был окутан клубами махорочного дыма, пил, жену бил.

Не курю и не пью и я. Сок виноградный делаю. А вот вина – нет. Что же касается самогона, то даже плохо представляю, как его гонят. На фронте, в конце службы, покуривал, но только папиросы самые-самые – «Темп», которые выдавали лишь старшему офицерскому составу. Да и то - лишь за компанию. После возвращения с фронта и до сих пор мои губы ни папироски или там сигареты ни разу не держали. На фронте положенные сто граммов выпивал - до дна. В своей жизни мог годами не притрагиваться к рюмке. И сейчас лишь по большим праздникам могу выпить фужер шампанского.
Таким образом, мои профессиональные качества и образ жизни, если так можно выразиться, сформированы отцом, включая и педагогические способности.

В отличие от отца я – беспартийный. Но беспартийный я лишь формально – в кармане не было партбилета. Вел же я себя как настоящий партиец всегда и во всем, что не противоречило моим взглядам.

Но я не только Бугайченко, но и Бобошко. Мой дед Степан Бобошко, отец мамы, был зажиточным крестьянином в селе Косовка, расположенном в семи километрах от Протопоповки. Кроме земли и лошадей, он имел кузницу, плотницкую, швейную и шорную мастерские. Безусловно, что это слишком «громко» сказано. Все эти мастерские размещались в одном доме, и дед Степан в одном лице был и хлеборобом, и кузнецом, и плотником, и шорником, и швеей. Наемных рабочих не имел, лишь в кузнице помогал ему его родной брат Сидор, выполняя обязанности молотобойца. Сын Иосиф приучался к плотницкому и шорному делу, чуть-чуть прикасался к земле, где основную роль играла жена деда – Одарка и до замужества - моя мама. Собственно, моя мама с самых малых лет была в хозяйстве деда конюхом и погонщиком. Погонщиком – это когда она, верхом на лошади, управлялась с пахотой, севом…

Село Косовка было небольшое. В нем дед Степан был единственным мужиком – на «все руки» мастером. Стоило ему где-то что-нибудь увидеть, как тут же сделает так же, а то и лучше. Характер у деда был мягкий. Он был добрым и отзывчивым на любое горе. Потому то в селе его уважали все. Был дед грамотным. Окончил четыре класса церковно-приходской школы, что, по тому времени, считалось верхом грамотности. Учеба давалась ему очень легко, так как был он достаточно сообразительным, имел феноменальную память.

Главное достоинство деда Степана – его «золотые» руки. Сам ковал и подковы и ухнали – специальные гвозди, которыми прикреплялись подковы к копытам лошадей. Весь плотницкий, сапожный и шорный инструмент изготавливал сам. Сапожником сельским он не был, но для своей семьи обувь шил.

Прядка и ткацкий станок тоже были делом его рук. За прядкой и станком работала бабушка Одарка. О ней у меня самые теплые воспоминания. Душевный был человек. К сожалению, приезжала к нам она не часто, но если уж приезжала, то для нас, малышни, это был праздник. И дело не только в том, что всегда привозила гостинцы в виде всевозможных кренделей-зверушек, которые пекла она мастерски. Была она говорливой, из ее уст неустанно сыпались самые разные сказки-прибаутки.

Дед Степан погиб на фронте в империалистическую войну. Там же погиб и его единственный сын Иосиф. Пришлось Сидору, младшему брату деда, занять его место и в кузнице, и в других его «мастерских». Да и все земельные заботы легли на его плечи.

Моя мама была, как говорят, вылитый дед Степан. Была похожей на него всем – внешним видом, рукоделием, способностями к любому делу, к которому прикасались ее руки, к грамоте. Учеба давалась ей просто и легко. Умение делать все и вся перекочевало и ко мне от деда Степана и мамы. Можно было бы об этом и не вспоминать, если бы именно это не создавало мне и многие проблемы, и условия для выживания в трудных житейских условиях.

В самое-самое детство у меня не было проблем с коньками, лыжами, санками. Мастерил сам. Для себя. Для друзей. Обувь свою всегда чинил сам и, по мнению отца – профессионала – достаточно квалифицированно. Да что там, своей молодой жене я, по ее ножкам, изготовил специальные колодки-шаблоны и с их помощью пошил модельные туфельки.

В детстве занимался и радиолюбительством. Оно, радио, только начинало свой путь в виде детекторного приемника. Смастерил пребольшую антенну, высокую и длинную. Таких антенн сейчас давно уже не увидишь. Самое сложное в сборке детекторного приемника было настроить его на передающую станцию. Сейчас просто – нажал на кнопку или крутанул ручку и выбирай, что надо. Тогда же настройка велась только на одну передающую станцию, вручную изменяя число витков индукционной катушки. То намотаешь, то отмотаешь провод. И так – пока повезет. И вдруг – голос в наушниках: «Говорэ Кыев. Працюе радиостанция имени Косиора…». До сих пор не могу забыть того волнения. Впервые в жизни – голос с эфира! По тому времени это было чудо для нас, деревенских мальчуганов. В зрелые годы радиолюбительством занимался постоянно. Смастерил магнитолу, у которой был десятиламповый приемник, собранный, по тому времени, по самой совершенной схеме, которую еще и несколько усовершенствовал.

Пригодилось ли мне в жизни радиолюбительство? При работе над диссертацией, во время проведения экспериментальных исследований, пришлось использовать сложнейшую электронную аппаратуру, предназначенную для испытаний самолетов. Не будь я радиолюбителем, вряд ли мне без помощи квалифицированного электронщика удалось бы выполнить довольно сложные эксперименты. Да и домашнюю радио- и телеаппаратуру ремонтировал долгое время сам.

От деда Степана я получил любопытство, в хорошем значении этого слова. Кто что бы ни делал – я всегда рядом. Интересуюсь, как и что. Предлагаю свою помощь. Так однажды научился прясть на прядке шерстяную нить. Это было в сорок первом. При отступлении. Квартировались мы часто по крестьянским избам. Вот в одной из таких изб это и произошло.

В другой раз научился из жести делать ведра. Так что в своих житейских заботах частенько пользовался плодами полученных таким образом уроков.

Вот это любопытство не раз оказывало мне добрую службу в моей научной деятельности. Выполняя свои исследования, я обязательно заглядывал и вправо, и влево от направления своей научной темы. Оказывается, что наибольшие возможности лежат именно на стыке наук. Следовательно, надо хорошо знать не только свою науку, но и ряд наук смежных.

Способности деда Степана, которые обнаружились и у меня, давали мне возможность делать по дому все и вся – не только мужские, но и женские работы. Вяжу крючком, на спицах, свободно разрабатываю рисунки и использую их при вязании различных там юбок, кофточек, платьев в цветном узорчатом виде на двухфонтурной вязальной машине. Всю жизнь был в семье и швеей, и сапожником, и электриком, и сантехником, и мастером по всем другим домашним делам.

Очень большим недостатком своего характера считаю своего рода сверхупрямство. Я никогда ничего не буду делать до тех пор, пока не пойму, что это надо делать. Считаю нужным и полезным уже на первой лекции нового потока студентов призывать: «Не делайте ничего, во что не верите!». В то же время обязательно подчеркиваю, что для этого ох как нужны солидные знания. Именно в связи с этим всегда предпочитал иметь свои научные темы, чтобы ни от кого не быть зависимым. Вместе с тем я приемлю любое возражение, даже высказанное некорректно, если оно достаточно обоснованное.

Есть афоризм: «Рассеянный, как профессор». А ведь афоризм то этот – явное недоразумение. Он должен звучать так: «Сосредоточенный, как профессор». Умение сосредоточиться – очень важное качество ученого.

Я частенько задумывался, почему дед Степан умел делать все крестьянские работы? Видимо, освоив одно, ему оно уже было не интересным, наскучило, и он начинал с нуля все новое и новое. Передалось это и мне. Как только что освоил, так к нему уже и интерес пропал. Ищу вновь неизведанное. Поэтому и научные исследования мои столь многопрофильные и посвящены совершенствованию конструкции и эксплуатации лущильников, плугов, культиваторов, сеялок, зерноуборочных, кукурузоуборочных, свеклоуборочных машин. И все же, моя любовь – зерноуборочный комбайн. Ему посвятил практически всю научную жизнь. И сейчас продолжаю заниматься проблемой устранения потерь зерна зерноуборочными комбайнами.

А вот умение рисовать пришло ко мне - не знаю от кого. Никто из родственников в этом пристрастии замечен не был. Видимо, все от того же деда Степана. Хотя он этим и не баловался, но, наверное, такие задатки у него были.

Пригодилось ли мне умение рисовать? В моих книгах рисунки только собственные. Никогда не копировал рисунки других авторов. А вот некоторые мои рисунки кочевали по другим изданиям.

Однажды в Ленинграде увидел новый корпус для плугов, предназначенных для пахоты каменистых почв. Удобозримого рисунка этого корпуса не было. Да и нарисовать то его было непросто. Примерялся я неоднократно, пока удалось выбрать такое направление взгляда, при котором хорошо были видны и устройство, и все регулировки.

При чтении лекций умение рисовать давало мне возможность все необходимое изобразить на доске или экране ЭДИ удобосмотримо, так что студенты могли не только понять, а как бы - увидеть рассматриваемое, и без больших погрешностей перерисовать в конспект.

Есть у меня слабость – откровенно отвечать на любые вопросы студентов, даже самые каверзные и провокационные. Признаюсь, люблю беседовать со студентами на любые темы, особенно злободневные. Приносят мне такие беседы удовлетворение, что еще какая-то проблема в определенной мере прояснена. В ответах я не юлил, не выкручивался, всегда высказывал свою точку зрения такой, какой она у меня сложилась на тот момент времени. Был всегда полностью откровенным, излагал свое мнение, как понимал сам, а не как диктовалось свыше. Партийные каноны не сковывали мою деятельность. Это одна из причин, почему я, перейдя на работу в институт, в партию так и не вступил, хотя предлагали мне это не однажды.

Детство мое прошло в период коллективизации. Воспоминание о нем у меня постоянно ассоциируется именно с коллективизацией.

Одним из проводников коллективизации был мой отец. Так что я не понаслышке знаю, как она, коллективизация, проводилась на Днепропетровщине, в селах Протопоповка (где мы в то время жили) и Косовка, откуда родом моя мама.

В Протопоповке было семь зажиточных крестьян, которых причисляли к кулакам. Среди них выделялась тройка «непримиримых» и, особенно, один из них - Вожжа (кличка), которого ненавидели все селяне без исключения, но к которому ежегодно многие приходили занять муки до следующего урожая, и за эту услугу он, как говорят, снимал с них по три шкуры.

Одного из подлежащих к раскулачиванию крестьян отец уговорил вступить в колхоз. Вскоре его дом сгорел. Так отреагировал кто-то на решение кулака стать колхозником. Нас поджигали дважды - в 25-м и 31-м годах. В этих и других поджогах подозревали Вожжу. Отца подстерегали из-за угла не однажды, но посчастливилось, он остался жив и невредим. Участвовал в финской войне. Погиб в августе 41-го под Киевом.

В Косовке был лишь один зажиточный селянин – Сидор Бобошко, брат моего деда по материнской линии. Он был кузнецом и плотником, сапожником и портным, по нему крестьяне сверяли, когда сеять и когда косить. Односельчане его уважали. Он не только без раздумий принял предложение отца подать заявление о вступлении в колхоз, но и возглавил его. Председательствовал до начала Великой Отечественной войны, с которой его так и не дождались: пришла похоронка.

Я, девятилетний пацан, непременно бегал на собрания, на которых отец убежденно доказывал крестьянам блага коллективизации. Оратор он был отменный. По душам беседовал с колеблющимися. А таких людей было немало.

Но отец всю коллективизацию провел без перегибов, кур и цыплят не обобществлял. Для него главным было - земля и как ее обработать. Лошадей и волов колхозники держали вначале по своим домам, и выезжали в поле, как и прежде, но уже - на поле безо всяких там меж прежних. Убедились, что, как гласит украинская пословица, «гуртом и батька добрэ быты». Построили новую конюшню для лошадей. Дальнейшего становления колхоза я уже не видел - отца перевели начальником райземотдела в другой район.

После успешно проведенной моим отцом коллективизации в Южной зоне Александрийского района Днепропетровской (ныне – Кировоградской) области, его послали учиться в Харьковский коммунистический университет имени Артема. После окончания первого курса он приехал домой на каникулы, и я с ним частенько вечерами засиживался в разговорах, как тогда говорили – «О текущем моменте». Вспоминали и о коллективизации.

Разговоры шли у нас в диалоговой форме, которую отец любил использовать еще в то время, когда проводил коллективизацию. И сейчас, закрыв глаза, я «вижу» отца на скамейке у груши, а я - на земле, не отрывая от него своего взгляда.

Очень любил я отца не только за то, что он ни разу в жизни не «поднял» на меня руки, но и за умение доходчиво растолковать мне, десятилетнему пацану, зачастую довольно сложные проблемы взаимоотношения различных политических течений в тогдашнем обществе.

- Зачем было раскулачивать кулаков? – задаю отцу давно наболевший у меня вопрос. - От этого ведь пострадали не только кулаки, но и мы. Нас дважды «Вожжа» поджигал. И наша новая избушка куда хуже, чем сгоревшая в прошлом году.

- Что избушку построили хуже, чем была, то это так. Трудно было и саман делать, и стены сложить, и крышу покрыть. Окна помог сделать Сидор, брат твоего деда Степана. Да и с лесом для крыши он помог. Я с детства приучен крыть крышу соломой, так что крыл сам. Вот так гуртом и построили эту хату.

После небольшой паузы отец задает мне вопрос:

- А как ты думаешь, откуда взялось у «Вожжи» более ста гектаров земли, двенадцать пар лошадей, плуги, сеялки, бороны?

Я двинул плечами. Откуда мне это знать?

- Он откупился от войны империалистической, не участвовал в баталиях гражданской войны. Умело тащил к себе все, что «плохо» лежало. Где его была конюшня?

- Вон там, за речкой, на пустыре у островка.

- А просто ли туда добраться?

- Ходим и сейчас туда за щавелем, погрязая по щиколотки в грязь, а после дождя – так и по колено.

- Думаешь, случайно он там обосновался?

- Подальше от людских глаз?

- Вот то-то. Конокрадом он был. Так что богатеть то он стал как владелец лошадей. А вскоре ему на «помощь» пришел НЭП.

Признаюсь, что в то время кроме слова «НЭП» я ничего об этом не знал и спросил:

- А что такое этот НЭП?

- Образно говоря – это что-то среднее между капитализмом и социализмом. В селе стало, как и было до революции. Крестьяне ходили на поклон к тому же «Вожже» за мукой, просили помочь вспахать, посеять, подвезти, привезти… Расплачивались кто мужицкими руками, а у кого руки недужие – землицей своей. Вот так он и завладел землицей бедняцкой и батрачьими руками.

- Так зачем же тогда ввели вот такой НЭП?

- Надо было создать условия для выживания народа, особенно после голодовки двадцать первого года. Решено было делать и поступать так, чтобы было во что одеться, обуться, было что покушать. Особенно вольготно стало жить ремесленникам и зажиточным крестьянам. Да и города надо было обеспечить хлебом.

- Этим и воспользовался «Вожжа»?

- В том то и суть. Однако стало ясно, что НЭП хорош тем, что народ и села и города накормил и одел. Но он одновременно привел к возврату старых порядков, появлению новых буржуев и восстановлению бесправия трудового народа.

- Зачем позволила Советская власть установлению такого беззакония?

- Все не так то просто. Голод после двадцать первого года, в какой то мере, стал постепенно преодолеваться. Но уже в двадцать третьем пошли разногласия в партии по поводу пропорций в уровне восстановления производства продукции города и села. Большой вред принес троцкист Пятаков, настаивавший на развитии промышленности за счет увеличения эксплуатации крестьян. Но так как село было в то время совсем беспомощно, то затормозился и рост промышленности. Даже те немногочисленные заводы, которые удалось хоть как-то восстановить, были вновь на грани остановки. Стал резко обесцениваться рубль. Начались перебои с выплатой зарплаты.

В селе по этому поводу ходили самые разные слухи. Одни – недовольно ворчали, другие – радовались.

- Осенью двадцать пятого года, - продолжал отец, - Троцкий резко выступил против линии партии на создание собственной социалистической экономики, предлагая копировать капиталистический Запад. Это же превратило бы СССР в аграрно-сырьевой придаток развитых стран и сделало бы нас совсем беззащитными перед повторением империалистического разбоя.

Отец сделал небольшую паузу, перелистывая свой институтский конспект, и продолжил:

- Декабрьский 1927 года ХV съезд партии создал правовую базу для проведения массовой коллективизации села. Однако после съезда Бухарин и его соратники открыто выступили против создания колхозов, что кулаки восприняли, как сигнал воспрепятствовать коллективизации и начать бандитскую борьбу против всех, кто стоял на платформе решений ХV съезда партии. Вот тут то «Вожжа» и стал «охотиться» за мной.

- Но у тебя же есть револьвер!

- У «Вожжи» и его сообщников оружия больше!

- И все поджоги в нашем селе – это тоже дело его рук?

- Несомненно.

- Так почему же он столько лет «гулял» на свободе? Почему не арестовали?

- Пытался я этого добиться, но в наших органах уж слишком много троцкистов. Говорят мне, что я же не поймал его на месте преступления, и как я могу доказать, что на меня были покушения, коль я стою перед ними - жив и невредим. Более того, однажды стали меня обвинять в том, что я оговариваю честного и уважаемого человека.

- Честного? Это что же «Вожжа» честный человек?

- Тяжелым был 1928 год, - продолжал отец. - Возникли хлебные трудности, прежде всего по вине кулаков, которые откровенно саботировали - имели, но не продавали хлеб государству. В этом помощниками кулаку стали определенные влиятельные оппортунистические деятели. Так, Рыков - докладчик на ноябрьском, 1928 года, пленуме ЦК партии - настойчиво доказывал нереальность цифр первого пятилетнего плана, ратовал за снижение темпов индустриализации, уменьшение капиталовложений в развитие тяжелой промышленности, призывал к свертыванию строительства колхозов и совхозов, настаивал на ослаблении наступления на кулака. Потому-то кулак сопротивлялся коллективизации с оружием и факелом для поджога в руках. Дальше терпеть козни кулачества было не просто невыносимо, но и преступно. Так возникла необходимость перейти к непосредственному раскулачиванию.

- А тебе не страшно было проводить коллективизацию?

- Проводить коллективизацию было сложно. Кулаки, как бандиты, охотились не только за мной и нашими активистами. Охотились даже за теми кулаками, которые намеревались пойти в колхозы. Вот и Лукича хату подожгли потому-то.

Наибольшую неприязнь у отца вызывал даже не Троцкий, а Бухарин, ратовавший за фермеризацию села по западному образцу.

- Коллективизация проводилась с 1923 по 1934 год, то есть 11 лет, - утверждал отец.

- Неужели так долго? – сомневаюсь я.

- В течение первых шести лет создано колхозов лишь единицы, - поясняет отец. - Крестьяне, в своем большинстве, противились коллективизации. Они по своей натуре консервативны, к тому же – с собственническими пристрастиями. Поэтому на коллективный уклад жизни просто так они решиться не могли.

- Так почему же за последние два года произошел столь резкий сдвиг?

- Причина первая – раскулачивание. Нашему народу подавай врага и тогда он и на смерть без раздумий пойдет.

- И дополнительный соблазн - богатства раскулаченных крестьян поступали в общий, колхозный котел? – подсказываю.

- И это верно, - подтверждает отец. - Причина же главная – трактор. Он стал главным агитатором за колхоз. Созданные в 1929 году МТС сыграли решающую роль в ускорении темпов коллективизации. Она, массовая коллективизация, раньше и не могла произойти, ибо для нее необходима была революция в производительных силах. Посуди сам. Колхоз с использованием конной тяги практически не давал особых преимуществ в повышении производительности труда. Трактор – вот это и есть тот «паровоз», который «привез» крестьянина в колхоз.

…Долго в тот вечер мы с отцом еще сидели у груши. Он стал рассказывать о своей учебе в университете. Нелегко учиться с его четырехклассным образованием церковно-приходской школы рядом с десятиклассниками. Однако практический опыт работы в селе давал ему преимущество в освоении многих дисциплин.

Я уже понимал, что многие беды были и в том, что те, кто непосредственно проводил коллективизацию, зачастую не находили разумных рамок обобществления средств труда, и неумело вели разъяснительную работу. Я вспомнил, как в нашем доме частенько собирались вот те уполномоченные по коллективизации и выражали свое понимание «Текущего момента», как тогда говорили, и согласовывали, вырабатывали нужную тактику. Отец всегда отстаивал позицию ликвидации меж-границ на «лоскутных» полях крестьян-единоличников. Они, эти межи, были главным препятствием применения тракторов.

Несмотря на то, что отец занимал все же мало-мальски солидную государственную должность, жили мы очень бедно. В одежде помогал дедушка Сидор, который продолжал изготавливать на своем ткацком станке льняное полотно. Особенно трудно пришлось жить в тот период, когда отец учился в университете. Считаю, что мое детство закончилось после возвращения отца с учебы. Переехав на новое место жительства, и попав в совершенно новую обстановку, я стал себя чувствовать уже не пацаном, бегавшим на проводимые отцом собрания, а самостоятельно мыслящим человеком. Начинался период юности…